Преподобномученица Великая Княгиня Елизавета Федоровна

ПИСЬМА О РАСПУТИНЕ

Письма Николаю II

26 марта 1910 г.

Пятница, под Собор Архангела Гавриила

Благослови тебя Господь за твой добрый, добрый взгляд, когда я просила у тебя прощения перед исповедью. В этих глазах я увидела твою истинную душу, как в прежние времена. На днях они потеряли это выражение, и в моей глубокой печали это было самым тяжким. Говорят, глаза — зеркало души, и я верю в это. Милое, милое дитя — ведь я могу называть тебя так, правда? Очень давно я знаю тебя, вместе с Сержем [супругом вел. кн. великим князем Сергием Александровичем – ред. Эсх.] за тебя молилась. И сейчас, более чем всегда, мои молитвы сопровождают тебя. Пожалуйста, пожалуйста, прости меня сейчас и прости за прошлое. (Я, конечно, никогда не прощу себе и едва ли не на каждой исповеди повторяю: почему я была так резка тогда, ведь кто знает, может статься, глубокой, нежной любовью я могла бы действительно помочь тебе, не утратив твоего доверия навсегда.) Может быть, если бы я сумела поступить иначе, ты бы увидел истину и более не искал помощников, незаметно увлекающих тебя в свою особую веру, притворяясь подлинно православными. В спорах рождается истина, и, может быть, нам надо было спокойно поговорить, все взвесить и прийти к заключению, что мы можем ошибаться и не всякий свят, кто кажется таковым. Они могут быть вполне искренни, я допускаю это, хотя, похоже, это не так, но хорошо, положим, они искренни — увы, они уловлены диаволом в прелесть. Ведь чем выше мы пытаемся подняться, чем большие подвиги налагаем на себя, тем больше старается диавол, чтобы сделать нас слепыми к истине. Чем выше мы возносимся, тем чаще падаем, подвигаться вперед надо настолько медленно, чтобы казалось, что стоишь на месте. «Дом души — терпение, пища души — смирение». Человек не должен смотреть сверху вниз, надо считать себя худшим из худших. Мне часто казалось, что в этом есть какая-то ложь: стараться считать себя худшим из худших. Но это именно то, к чему мы долж­ны прийти — с помощью Божией все возможно. Не смотри на мое письмо как на длинное послание-проповедь. Я считаю это моей исповедью перед тобой. Через две недели начинается моя новая жизнь, благословленная в церкви. Я как бы прощаюсь с прошлым, с его ошибками и грехами, надеясь на более высокую цель и более чистое существование. Помолись за меня, дорогой! Если б только вы смогли приехать и провести здесь неделю поста и Пасху! Для меня принятие обетов — это нечто еще более серьезное, чем для юной девушки замужество. Я обручаюсь Христу и Его делу, я все, что могу, отдаю Ему и ближним, я глубже вхожу в нашу Православную Церковь и становлюсь как бы миссионером христианской веры и деятельного милосердия. Дорогой мой, как же я недостойна всего этого, как нужны мне благословение и молит­вы! Неужели вы действительно никак не сможете приехать?! Для Алике это было бы вовсе не утомительно, и более счастливые и светлые дни прошлого согрели бы ее сердце и вдохнули здоровье. Ведь вы все так любите Москву, и неужели вам нет совсем никакого дела до меня, вашего верного друга и сестры Эллы?

27 марта

Так счастлива принять Святое Причастие, живя среди вас. Христос да покроет всех нас Своей совершенной и безграничной любовью!

+ + +

<Февраль 1912 г.>

Благослови и сохрани тебя Господь, дражайший Ники!

Прошло две недели — и ни единого слова от тебя в знак прежней братской привязан­ности после того, как ты обвинил меня в том, чего я не делала! Снова уверяю тебя, ты был введен в заблуждение, а если мое последнее письмо было таким коротким, то это потому, что я не хотела причинять тебе лишнюю боль вдобавок к той, какую, должно быть, причинили тебе лживые объяснения — ведь ты, увы, поверил им! Теперь к этим измыш­лениям прибавилась низкая ложь.

Мне достоверно известно, что Аня [Анна Вырубова – ред. Эсх.] распространяет обо мне слухи, будто я при­нимаю деятельное участие в движении против Г. <Распутина> (я лично знаю тех, кто это слышал от нее, и сказала им, что это ложь). Вижу, что она, конечно же, мало меня знает! И уж, во всяком случае, я не стала бы писать об этой лжи, если б твое молчание не вызвало у меня опасений, что другие поддерживают в тебе заблуждение относительно меня. Твои обвинения были так жестки, так не похожи на тебя!! И ведь я всегда была предана тебе, всегда говорила тебе против Г. открыто! Со всех концов России в моих поездках да и здесь люди идут ко мне со своей болью — это правда; ведь я твоя сестра — «вы должны открыть им глаза...». И все это я несла тебе, так как видела в этом свой долг, а еще потому, что была на грани срыва от страха за твое благополучие. Не в первый раз из одного и того же источника исходит ложь, направленная против меня. Два года назад это был Г. — маленький Феликс столкнулся с ним в гостиной госпожи Головиной, и первое, что тот сказал (по поводу новоселовской [М. А. Новоселова] газетной статьи), было: «Вы хорошо знаете в<еликую> к<нягиню>. Каково она поступает — пишет против меня отвратительные статейки в газетах...» Феликс, конечно, это отрицал, он слишком хорошо со мной знаком, я на такое не способна, и госпожа Головина, которая со мной незнакома, тоже сказала: «Гр<игорий> Еф<имович>, в<еликая> к<нягиня> в жизни та­кого не сделает!» Упоминаю об этом только потому, что это существенный факт, совпадающий с тем, что говорится сейчас.

О, как грустно думать, что двадцать семь лет неизменной дружбы могут быть разбиты вдребезги! И все же я была, есть и останусь верна тебе, что бы ни случилось. Во мне нет ожесточения, а моя привязанность к тебе не уменьшилась ни на йоту.

Благослови Господь вас всех, дорогие!

Всегда в молитвах, со старым верным чувством к тебе твоя любящая сестра Элла.

С огромным нетерпением буду ждать всего два-три слова — о том, что ты не сомневаешься во мне.

+ + +

4 февраля 1912 г.

Благослови тебя Господь.

Когда я получила твое письмо, меня накрыла волна горя: я заглянула в глубь твоего израненного сердца — чувствовала его в каждой строчке. Но это ошибка, и всю историю с книжкой [брошюра М. А. Новоселова «Григорий Распутин и мистическое распутство» – ред. Эсх.] тебе неверно изложили.

О, если б ты знал меня и верил мне чуть больше! Однажды ты ясно увидишь, что моя совесть чиста перед тобой в глубокой преданной любви, которую я всегда питала к вам обоим, несмотря на то, что, к сожалению, так часто бывала непонята.

Впервые я узнала об этой книжке, когда неожиданно встретила автора на следующий день после ее конфискации, и он рассказал мне обо всем. Я вижусь с ним два-три раза в год; он автор многих интересных духовных брошюр и пылкий труженик на благо нашей Церкви, против тех сомнитель­ных личностей, кто своей жизнью и учением приносит вред,— вот почему он и написал об этом. Вероятно, зная, что я интересуюсь этими вопросами, он возымел намерение послать мне книжку; но, когда спросил меня, хочу ли я этого, я отказалась. Я поступила так, предвидя именно те резоны, что ты привел в своем письме.

Первый раз два года назад я прочла здесь в газетах о -. Я была в ужасе — боялась, если узнают, что ты принимал этого человека, на тебя будет бро­шена черная тень, и когда услышала, что у статьи будет продолжение, то конфиденциально просила автора не печатать его.

Теперь в Петербурге все вышло наружу благодаря <нрзб.> — и стало достоянием свободной прессы; я не могу больше препятствовать людям писать, о чем им хочется. Сейчас везде и всюду пытаются выяснить, кто это и почему об обычном человеке запрещено писать в газетах — ведь, если он пожелает защитить свою честь, он может это сделать с помощью закона и Церкви.

Прошу вас обоих, дорогие мои, простите, если нечаянно причинила вам боль.

Спаси тебя Господь и сохрани от всякого зла — вот молитва твоего всегда верного друга и сестры Эллы.

4 февраля 1912 г.

Увы! О Боже! То, чего я боялась, в страшной тревоге наблюдая, как мало-помалу оно приближается, произошло. О мои дорогие, вспомните, как давно я предупреждала вас со слезами любви и страха — и теперь, через Эрни [брат вел. кн. герцог Эрнст Людвиг Гессенский - ред. Эсх.]. Я ясно видела то, что надвигалось, разные люди со всех концов страны про­сили предупредить тебя, что это человек, который вел несколько жизней, так говорят те, с кем он соприкасался, и что ты никогда не увидишь глубин его души, он будет прятать от тебя ту сторону, что покажется кошмаром каждому честному подданному.

+ + +

Письмо Феликсу Юсупову.

<Без даты>

Дорогое дитя, дорогой маленький Феликс!

Спасибо за письмо, Господь да благословит тебя и да ведет, ведь в твоих руках возможность сотворить беспредельное благо, благо не только для не­скольких человек, а для целой страны. Но помни, дитя мое, что, сражаясь с силами диавола, надо все делать с молитвой. Чтобы Архангел Михаил сохранил тебя от всякого зла, посылаю тебе образок из Киева, из храма Архистратига Михаила и святой Варвары, да защитят они тебя от всякой на­пасти. В молитве Архангелу Михаилу (он возглавляет Ангельское воинство против диавола и в час последнего суда будет сражаться за каждую душу, имеющую хотя бы искру веры) есть такие слова — выучи их наизусть: «Озари убо ум наш светом лица Божия, иже выну сияет на молниевидном лице тво­ем. Да возможем разумети, что есть воля Божия о нас благая и совершенная, и ведати вся, яже подобает нам творити и яже оставляти. Да познают вси противляющиися нам, яко с нами Бог и святии Ангели его... Не остави нас, Архангеле Божий... да охраняеми тобою...» Я для тебя велела отпечатать на машинке несколько экземпляров, передам, когда ты сочтешь нужным. Это написала одна бедная девушка, моя знакомая, она слушала лекцию об этих теософах — против них.

Скоро приедет одна знаменитость, и будет замечательная лекция — крас­норечивые противники, каждый защищает свое; я только не знаю, когда и кто, но полагаю, что тот, о котором ты говоришь. И думаю, не ошибусь, сказав, что он поедет в Зосимову пустынь, к отцу Алексею, нашему старцу и духовнику, так как этот тип людей, я знаю, идет к нему, видя в нем нечто великое, сильное, стремление глубже ощутить свои христианские силы против их сил — назовем их подлинным именем, сил антихриста, то есть диавола, ибо у него будет не один только лжепророк, а множество, с начала и до конца мира, когда князь князей земных захочет воцариться над уми­рающей землей и попытается завоевать приверженцев для своего господи­на — диавола — против сил света, ожидающих и сопровождающих Христа Сына Божия. Это таинственно, велико и страшно.

Я думаю, что Мари [видимо, условное имя – прим. сост.] погубит этот человек, конечно же, сильнейший, чем она; и предчувствие страшит ее подругу, которая ощущает нечто бездон­ное, unfathomable[непостижимое], как говорят англичане, она чувствует силу большую, чем сила ее друга, боится потерять его и погибнуть самой. Может быть, так благий Бог положит конец этому кошмару и одно зло убьет другое, только бы, ради всего святого, новое зло не достигло своей цели — это будет хуже всего. Я думаю, хорошо бы ты поговорил с этим священником — в нем есть христианское начало. Но очень дипломатично, не напролом. Там очень упрямы, и это упрямство, с одной стороны, понятно: из-за веры в то, что исключительно его молитвы исцелят и спасут ребенка [речь идет о царской семье и Распутине – прим. сост.]. Все основано на ложной посылке — но ведь более всего слеп тот, кто хочет быть слепым.

Нежно целуй мама. Да благословит Бог ваши праздники и новый год.

Видишь ли ты моего племянника? Как он?

Е.

Как устраивается твоя жизнь? Как здоровье и настроение родителей?

Лучше будет сжечь это письмо — твое я тоже хочу сжечь. Хорошо бы ты сумел найти надежных людей и иногда писать мне с оказией.

+ + +

Письмо Николаю II.

29 декабря 1916 г.

Дражайший Ники... Не могу понять твоего молчания — молчания, которым все вы, мои дорогие, казните меня. В ответ на мое письмо, и в самом деле написанное сильно, ты снисходительно сообщил, что получил мое послание; может быть, ты нашел, что я слишком самонадеянна, и потому ничего не сказал при встрече. Но я никогда не лгала тебе; может быть, я и бывала резка, но всегда откровенна, и мне кажется трусостью умолчать о том, что знаешь и чувствуешь, боясь непонимания или скорбей. Я высказала Алике все свои страхи, тревогу, переполнявшую мое сердце — словно большие волны захлестывали всех нас,— и в отчаянии я устремилась к тебе. Я люблю так преданно, что предупреждаю тебя: все сословия, от низших до высших, и даже те, кто сейчас на войне, дошли до последней черты... Она велела мне не говорить с тобой, поскольку я уже тебе писала, и я уехала с таким чув­ством — встретимся ли мы еще когда вот так? Какие еще трагедии могут произойти, какие страдания нас ждут?

Приехав сюда, я ощутила, что моя внутренняя тревога растет, и отправи­лась на дивную всенощную у преподобного Сергия, молилась у его мощей за всех, всех, чтобы темные тучи развеялись и ты видел ясно. А потом поехала в Саров и Дивеево, десять дней молилась за вас, за твою армию, страну, министров, за болящих душой и телом, и имя этого несчастного[Г. Распутина] было в помяннике, чтобы Бог просветил его и... Возвращаюсь и узнаю, что Феликс убил его, мой маленький Феликс, кого я знала ребенком, кто всю жизнь боялся убить живое существо и не хотел становиться военным, чтобы не пролить крови. Я представила, через что он должен был переступить, чтобы совер­шить этот поступок, и как он, движимый патриотизмом, решился избавить своего государя и страну от источника бед. Я телеграфировала Дмитрию [великому князю Дмитрию Павловичу – ред. Эсх.], не зная, где сейчас мальчик, но ответа не получила, и с тех пор все покрыто каким-то молчанием <зачеркнуто: тайной>. Не хочу знать подробности, говорят, замешаны очень многие, все высланы в разные края, и слава Богу, что это было сделано, преступление остается преступлением, но это, будучи особого рода, может быть сочтено дуэлью и делом патриотизма, а за такие проступки закон, я думаю, смягчает наказание. Может, ни у кого не достало смелости сказать тебе, что на улицах города, и не только там, люди цело­вались, как в пасхальную ночь, в театрах пели гимн, все были захвачены единым порывом — наконец черная стена между нами и нашим государем исчезла, наконец все мы услышим, почувствуем его таким, каков он есть. И волна сострадательной любви к тебе всколыхнула все сердца. Бог даст, ты узнаешь об этой любви и почувствуешь ее, только не упусти этот великий момент, ведь гроза еще не кончилась и вдалеке раздаются громовые рас­каты. О, если б ты знал, как все молятся со слезами и тугой, чтобы Господь просветил тебя. О Ники, дорогой, увидь вещи такими, какие они есть, о, по­верь мне, слабой, ничтожной, смиренной, но верной твоей подданной, что я говорю правду. О, пусть преподобный Серафим посетит тебя своим святым словом и поведет к благоденствию твоей страны, Церкви и дома. У тебя на сердце должно быть так тяжело, несмотря на твою глубокую веру в Бога, наверняка у тебя болит сердце, и, может быть, сомненье в своей правоте уже стучится у дверей твоего сознания — не затворяй их, открой, милый, и ради всеобщего блага впусти эту ясную мудрость свыше.

«Бог не искусством побеждает непогоды, но единым мановением укроща­ет бурю. Почему не в начале и не вдруг? Это Его обычай — не прекращать несчастий, лишь только наступили они; но пусть возрастут, дойдут до край­ности и большая часть людей станет терять надежду — тогда Он начинает чудодействовать и производить необыкновенные дела, с одной стороны, показывая Собственную силу, с другой, упражняя терпение злополучных. Итак, не падай духом» — слова Иоанна Златоуста, сказанные во времена черных туч, нестроений и терзаний в Церкви и среди христиан.

Пусть в новом, 1917 году тучи развеются, солнце воссияет над всей любимой Россией, победы, внешние и внутренние, принесут славный мир тебе, нашему возлюбленному государю, всем-всем твоим подданным и мне, одной из них.

Благослови тебя Господь. Бог в помощь.

Твоя преданная сестра Элла.

+ + +

Телеграммы Великому Князю Дмитрию и княгине Юсуповой,
после убийства Распутина Ф. Юсуповым.

«Москва, 18.XII, 9.30. Великому князю Дмитрию Павлови­чу. Петроград. Только что вернулась вчера поздно вечером, проведя неделю в Сарове и Дивееве, молясь за вас всех дорогих. Прошу дать мне письмом подробности событий. Да укрепит Бог Феликса после патриотического акта, им исполненного.Элла».

«Москва, 18. XII, 8.52. Княгине Юсуповой. Кореиз. Все мои глубокие и горячие молитвы окружают вас всех за патрио­тический акт вашего дорогого сына. Да хранит вас Бог. Вернулась из Сарова и Дивеева, где провела в молитвах десять дней. Елизавета».

(Печатается по книге: «Письма Преподобномученицы Великой Княгини Елизаветы Федоровны». Москва 2011).