Николай Виноградов

ФЕВРАЛЬСКИЕ ДНИ В ПЕТРОГРАДЕ

1. Топография «Февраля».

Даже самый поверхностный разбор февральских дней 17-го года в Петрограде указывает, что все главные революционные деяния и события происходили в двух районах столицы: в кварталах Выборгской стороны и в ближайших к ней кварталах «военного городка», на другом берегу р. Большой Невы, отделенных Литейным мостом, где находились многочисленные казармы запасных частей, военные учреждения, канцелярии разных военных управлений, склады, парки, госпиталя и прочее и где находился Таврический дворец, в котором заседала Государственная Дума.

Район «военного городка» с запада ограничивался Литейным проспектом, с севера и востока р. Б. Невой и с юга Невским проспектом. Главной осью февральских «движений» в этих кварталах являлась Знаменская ул., переименованная советской властью вместе с одноименной площадью в площадь и улицу «Восстания».

В «военном городке», в его северных и центральных кварталах, по улицам Шпалерной (в середине которой находилась Госуд. Дума), Захарьевской, Фурштадской, Кирочной, Басейной, Спасской, Надеждинской, Знаменской, Преображенской и др., с многочисленными пересекающими улицами и переулками были расположены следующие запасные части Петроградского гарнизона. Волынский(2), Литовский (3), Кексгольмский (4), один батальон Преображенского (5) (другой батальон квартировал на Миллионной ул. (6), Егерский (7), Кавалергардский (8), Конвой Е. В. (9). 9 зап. кав. полков (10), л. гв. Саперный бат. (11), 18-й Саперный бат. (12), сотни Сводно-казачьего полка (13), Броневой дивизион (14), Полевые инж. и военно-телеграфные парки (15), Офицерская кав. школа (16), зап. батареи Конной артиллерии (17) и л. гв. 1-ой арт. бригады (18). Школа инженерных прапорщиков (19) и Академия ген. штаба (20). Несколько отдельно находилась школа броневых частей — на Владимировском пр. (14 А).

Т. обр. Таврический дворец находился в самом центре казарм и становится в февральские дни «революционной базой» не в силу притяжения Думы, как «народного представительства», а в силу своего расположения в «военном городке». Популярность Думы, искусственно создаваемая безответственными речами ее членов, была только в интеллигентских кругах, в массах же — рабочих и солдатских «народные избранники» не пользовались никаким авторитетом, что и показали первые же недели, если не дни, революции. В ближайших кварталах к Литейному мосту кроме того располагались Гл. Арт. Управление (21), старый Арсенал (22), Гильзовое отделение Патронного завода (23), Петроградский орудийный завод (24) и тюрьма-Дом предварительного заключения (25), а в северо-восточных кварталах находились Городская водокачка (26), большие лесные склады — «Лесная биржа» (27), две бумаго-прядильные фабрики (28), электрическая станция (29) и огромный, занимавший несколько кварталов, Николаевский военный госпиталь (30).

В восточном направлении «военный городок» соединялся мостом с Охтой, расположенной на другом берегу р. Б. Невы, где недалеко были обширные казармы Новочеркасского полка, в которых во время войны помещался многолюдный 1-й зап. пех. полк (31), игравший большую роль в перевороте.

В южных и восточных кварталах этого района было большое количество всевозможных кратковременных курсов, школ и училищ, искусственно расплодившихся по всему Петербургу в предвоенное время после 1905 года.

Занятно, что в указанных кварталах преобладали женские курсы и школы, начиная от театральных и кончая акушерскими и по садоводству (Педагогические курсы Фребелевского О-ва, Повивальный Институт, Школа сельских акушерок, Училище лекарских помощниц и фельдшериц Красного Креста, Популярные курсы медицинских знаний, Школа земских учительниц и т. п.). В этих же кварталах помещались «О-во русских женщин» и «О-во равноправия женщин», которые служили «штаб-квартирами» для жен-работниц и учащихся, которые как мы увидим дальше, принимали большое участие в февральских днях. С так называемого «женского дня» началась и революция.

В этих же кварталах было много типографий, что следует отметить особо, т. к. «печатники» вместе с рабочими металлистами всегда принадлежали к «революционному авангарду», были наиболее организованными и слепо подчинявшимися руководителям социалистических партий, сидящих в левых фракциях Госуд. Думы. Этот «сознательный пролетариат» являлся в февральские дни, наряду со студентами - партийцами, руководителями аморфных толп, получавшими директивы непосредственно от главных переворотчиков.

Краткий обзор «военного городка» говорит, что с его кварталах был сконцентрирован тот людской материал, который был исключительно благоприятным для «военного бунта». Кроме распущенных солдатских масс, в «городке» находилось огромное число всевозможного «нестроевого» военного элемента (писарей, военных чиновников, надсмотрщиков разных складов и парков, фельдшеров), составлявшего не только «военную полуинтеллигенцию» с их «комплексами неполноценности» и затаенной обидой на «несправедливую жизнь», но и боявшегося при продолжении войны отправки на фронт.

Точно такой же элемент, сильно пополненный в военное время ловчившейся интеллигенцией были в запасных технических частях — автомобильных (см. воспоминания Шкловского), саперных, телеграфных и др. Но особо «горючий материал» представляли собой огромные команды «выздоравливающих» и «переосвидетельствованных», которые были сосредоточены при военном Николаевском госпитале. Эти команды, по существу, не были воинскими командами, — это была уже «солдатская вольница», распропагандированная в лазаретах (особенно, Земгора) и госпиталях, и которая так или иначе прямо была заинтересована в изменении государственного строя. У них «революция» и «свобода» связывались не только с «неотправкою на фронт», но в реальной возможностью отправиться «по домам».

По свидетельству военного врача Николаевского госпиталя д-ра Гребенникова именно эти команды, науськиваемые и предводимые партийными руководителями, на правах «проливавших свою кровушку» врывались в казармы запасных полков, насильно выводя солдат на улицу. Свидетель добавлял, по рассказам своих пациентов, что среди врывавшихся в казармы было много переодетых штатских. Надо ли говорить, что у этого «легко воспламеняющегося материала» раздача денег еще больше подбадривала к выступлениям.

Другой «эпицентр» февральских дней (по выражению сов. историков) — выборгская сторона представляла собою густо населенный, весьма неприглядный и неблагоустроенный — рабочий район. Все магистрали района приводили к Литейному мосту.

В северных кварталах помещались целый ряд фабрик и заводов, из которых заводы «Айваз» (32). «Новый Лесснер, (33), «Старый Лесснер (34), «Эриксон» ( 35) и «Парвиайен», переименованный во время войны в «Завод Рус. О-ва для изготовления воен. снаряжении» (36), как и заводы восточной части Выборгской ст. «Новый Арсенал» (37), «Розенкранца» (38). «Феникс» (39) и Петербургский Металлический завод (40) считались в революционных кругах «передовыми», т. е. в них то всегда и начинались все забастовки и все демонстрации. Последние заводы находились один возле другого и группы партийных зачинщиков, состоявших постоянно из людей энергичных и физически сильных, переходя из одного завода в другой, и, снимая насильно (это было всегда) с работы, сразу собирали большую толпу, к которой присоединялись рабочие других фабрик и заводов (где также действовали группы «инициаторов»).

В том месте южных кварталов, куда вели все магистрали улицы Выборгской ст. (Нижегородская ул. с прилегающими к ней Боткинской, Финской, Симбирской, Клинической улицами и Пироговской наб.) находились: Военно-медицинская академия (41), Михайловское арт. училище (42), Михайловская арт. академия (43), Пиротехническое училище (44), Военно-фельдшерская школа (45), Ремесленное училище и школа техников Технического О-ва (46), школа фельдшериц Георгиевской общины (47), большой Клинический Госпиталь (48) и военная тюрьма (49). Т. обр. в южных кварталах Выборгской ст. имелся также «полувоенный городок» со специфическим в своем большинстве населением недоучек и полуинтеллигентов (пиротехники, техники, фельдшерские ученики, нестроевые чиновники и солдаты).

Следует указать, что все «Технические Общества» (как и «Вольно-экономическое о-во»), именовавшиеся к тому же «Императорскими», всецело находились в руках партийной социалистической интеллигенции и представляли из себя настоящие очаги по революционизированию рабочей массы.

На Выборгской ст., на Б. Самсониевском пр. 65 помещались еще казармы Московского полка и там же находилась рота самокатчиков, о которых, к сожалению, очень мало сведений. Если же принять во внимание, что уже к вечеру 25 февраля, т. е. к концу третьего дня революции, организаторам переворота удалось полностью овладеть всей Выборгской стороной (были разгромлены все полицейские участки всего района — на Тихвинской ул., на Б. Самсониевском пр. в Полюстрове и уничтожено управление 5-го отдела полиции, при чем наличные городовые были зверски убиты), то можно предположить, что Московский полк с самокатчиками или оставались нейтральными, или, что вернее, в частичном порядке перешли на сторону толп. Однако в записке Блока («Последние дни старого режима») говорится, что 27-го февраля около полудня 4-ая рота Московского полка, запиравшая пулеметами Литейный мост, с Выборгской стороны, была подавлена толпой, а остальные роты стоят во дворе казарм, из офицеров кто убит, кто ранен, и толпы запружают Самсониевский проспект.

Из этого сообщения видно, что Московский полк, находившийся в самом центре восстания не только не перешел на сторону толпы, но до самого последнего момента оставался лояльным.

Выборгская сторона была «эпицентром» первых революционных действий не только по удобному для концентрации толп, расположению заводов, но, гл. обр., по близкому расстоянию от «военного городка», разделенного только р. Б. Невой. Не случайно, естественно, что для переворота выбран зимний месяц, когда организованные толпы легко могли переходить водную преграду по льду (что и делалось), в другие месяцы года, благодаря разводам мостов, нетрудно было изолировать многие районы Петербурга друг от друга.

Т. обр., в февральские дни 17-го года мы видим Выборгский район первым организующим центром, по овладении которым на третий день революции все главные события переносятся во второй центр — «военный городок», где через день, присоединением расположенных в нем запасных воинских частей, «народные волнения превращаются в победоносную революцию».

Следует еще указать, что за Выборгской стороной, на севере, находились два высших учебных заведения — Лесной Институт (в Лесном) и Политехникум (в Сосновке), участие студентов которых в февральские дни было велико, особенно учащихся Политехнического Института, имевших в своей среде много партийных людей.

Вышеуказанная «топография февраля» не являлась, конечно, секретом: еще в 80-х и 90-х г.г. прошлого столетия, когда армия не была так тронута революционным тленом, подпольщики считали район «военного городка» для себя недоступным, хотя и понимали все его значение. Об этом говорил эс-эр, военный чиновник, библиотекарь Академии ген. штаба, Масловский-Мстиславский («Пять дней», 2-ое изд., 1922 г.), написавший даже брошюрку о тактике уличного боя. К 1917 г. обстановка настолько изменилась в благоприятную сторону для устройства государственного переворота, что не учесть все выгоды «военного городка» было невозможно: лучшей топографической ситуации было трудно придумать.

Интересно, что этот же район играл большую роль и в большевицком перевороте, в котором т. наз. «взятие Зимнего дворца» было лишь финальным безнадежным эпизодом.

Курьезно: на обложке английской книги «известного» Д. Рида, изданной в Нью Йорке в 1919 г. («Ten days that shook the World»), явно по совету осведомленного лица, помещен как раз тот кусок плана Петербурга, о котором мы говорим: южная часть Выборгской стороны и «военный городок».

Хотя в «народной», да еще «стихийной», революции выступление масс были организованы и в других районах столицы для отвлечения сил от «эпицентров», но они не играли большой роли уже только потому, что толпам, прежде чем попасть в центр столицы (Невский пр. — Знаменская пл.), приходилось пройти большие расстояния в короткий зимний день. Так, даже наиболее близкому, За-Невскому району с заводами Обуховским, Невским судостроительным и др., приходилось проходить 5-6 и больше верст. Толпам Московского района (с заводом Сименса-Шукерта и др.) надлежало сделать 7-8 верст. Такое же расстояние должны были преодолеть демонстранты Петроградской стороны (с заводами «Дюфлон», «Вулкан», «Лангензиппен» и др.) и Василеостровского района (с Балтийским судостроительным заводом; несколько ближе был завод Сименс-Гальске). Рабочим Нарвского района самого многолюдного Путиловского завода необходимо было пройти более 10 верст; фабрики «Треугольник» и «Кенига» были на 3-4 вер. ближе, у Обводного канала.

Из толп этих отдаленных районов инициаторы «февраля» привлекли только наиболее активный и организованный (партийный) элемент, для которого были устроены в центре города столовые и общежития, чтобы удержать его втом районе, где должны были разыгрываться решительные события. Устройство таких столовых и общежитий (напр. в Калашниковской бирже, Соляном городке, доме Павловой на Троицкой ул., в Вольно-эконом. О-ве на Измайловском пр. и др.) указывают на «блестящую» предусмотрительность заправил переворота и на неограниченность их денежных средств.

Необходимо отметить еще один момент: полный захват всей Выборгской стороны к 25 февраля освободил из Военной тюрьмы (Нижегородская ул. 39) несколько сот заключенных, которые представляли собою подлинную выжимку не столько политической, сколько уголовной солдатчины столицы. В умелых руках одна сотня таких людей являлась страшной социальной силой в те дни всеобщего растления и нравственного упадка: они становились самыми преданными людьми революции, т. к. возвращение «старого режима» грозило им заслуженным наказанием, в то время как государственный переворот давал им полную свободу. Во всех революциях уголовный элемент всегда играл огромную роль, они были всегда «настоящими солдатами» революций, ее гвардией, которая в смуте ничего не могла потерять, а в случае победы — выигрывала многое. И именно этот уголовный солдатский элемент (в тюрьме оказывались солдаты почти всех зап. полков петроградского гарнизона), наряду с другими подобными солдатами, могли врываться в казармы ранним утром 27 февраля, превращая тем беспорядки в «планомерную революцию».

Уголовный элемент находился и в «доме предварительного заключения» (Шпалерная ул. 25), который также был использован 27 февраля.

2 . Состав февральской «стихии».

По однодневной переписи 15/28 марта 1917 г. население Петербурга составляло два с половиной миллиона человек.

Гарнизон столицы к 1 февраля 1917 г. насчитывал 160.000 чел. и в пригородах еще находилось 306.000 солдат (первая цифра дается Мельгуновым, вторая сов. исследователем Ознобишиным в «Ист. Зап.» 73). Такое огромное количество солдат не могло быть случайным явлением, и советский историк Покровский прямо указывает, что это сознательно было проведено теми, кто готовил «дворцовый переворот».

Если к этому добавить, что в 1915 г. в Петрограде было размещено 45 заводов, эвакуированных с западных областей, то картина «насыщения» столицы «стихией» приобретает вполне реальную подкладку: не один здравомыслящий человек не мог проводить подобных мер по многим соображениям, и в первую очередь по трудности снабжения в военное время новых масс населения. Недаром, английский посол-заговорщик Бьюкенен отметил в своих воспоминаниях, что непомерное увеличение гарнизона было «непростительной ошибкой».

На 1 января 1914 г. в Петербурге было 242.500 рабочих, из которых женщины и подростки составляли 35 %, а на 1 января 1917 г, рабочих было 384.638 чел., из них женщины и подростки составляли уже почти половину.

Реальная заработная плата но сравнению с довоенным временем к февральской революции снизилась почти в два раза, а цены на продукты первой необходимости возросли в столице в 5-8 раз. Необеспеченность рабочих семей толкала женщин и подростков на работу, а расширение почти всех заводов и фабрик во время войны и особые на них условия (см. ниже), наряду с частичным призывом в армию (рабочих было призвано только 17%), благоприятствовали их приему.

Как во всей России, так и в Петербурге почти вся тяжелая и часть легкой промышленности в большинстве принадлежала иностранцам (акционерным о-вам). Перечисление ряда заводов и фабрик говорит за себя: Корна, Гейесера, Трезор-Верке, Шлифа, Убергарда, Оберга, Оммеля, Зигеля, Недермейера, Яриксона, Штудера и т. далее. Иностранцы, вложившие некоторые капиталы, получая большие доходы и зачастую не живя в России, не интересовались улучшением своих предприятий и не проявляли никакой инициативы для введения новых производственных методов (не говоря уже об улучшении условий труда), все находилось в архаическом состоянии. Так, почти во всех заводах и фабриках России отсутствовали все подсобные приспособления для ускорения производства, как подъемные краны, вагонетки, конвейеры, все исполнялось вручную, т. к. это было дешевле (то же самое осталось до сих пор у ком-эксплуататора СССР, при чем степень эксплуатации рабочих в сов. государстве в три раза выше, чем в «капиталистических» странах. См. «Нов. Жур.» 85).

Все такие подсобные работы производились чернорабочими (т. е. деревенскими парнями, что указывает Шляпников в своих воспоминаниях «Канун 17-го г.»), женщинами и подростками, число последних, как мы видели, все время увеличивалось и труд их оплачивался чрезвычайно низко; все они представляли подлинный «лумпенпролетариат», готовый материал для забастовок и демонстраций, постоянно подогреваемый пропагандой «об уравнении заработной платы». По сведениям о заводе «Новый Лесснер», где работало более 5000 чел., только 25% рабочих зарабатывало от 140 до 240 рублей в месяц, остальные же 75% зарабатывали от 50 до 100 руб., на которые прожить при военной дороговизне было трудно.

В этом «лумпенпролетариате» и раскрывается тот успех иностранных миллионов рублей, которые бросались на русскую революцию: такой элемент деньгами купить было очень легко и заставить его делать то, что необходимо было переворотчикам. В «стихии» февраля меньше всего участвовали настоящие «потомственные» рабочие, из которых в забастовках и демонстрациях принимали участие, и то в качестве руководителей толп, гл. обр. состоявшие в политических партиях, о чем говорит в своих «записках рабочего» Ив. Марков («Воли России» 1927 г.), указывая, что последние почти везде снимали рабочих с работы насильно.

Т. обр., одним из главных элементов февральских толп, делавших революцию, являлись женщины и подростки, что тогда всем бросалось в глаза и на что указывают все воспоминания о 1917 г.

Вторым, и, может быть, главнейшим элементов петроградских событий были учащиеся высших учебных заведений (кое-какое участие принимали и ученики средних школ, те же подростки). Если студенчество всегда принимало самое деятельное участие в революционном и общественных движениях (недаром оно именовалось «барометром настроений»), то в февральской «стихии» оно должно было быть на ролях первых революционных энтузиастов, т. к. учащиеся 1917 г. были не только студентами, но являлись патентованными и первоклассными шкурниками, которые считали возможным на третий год губительной для России войны, при понесенных русской армией огромных потерях, отсиживаться в тылу.

Интересен вопрос: сколько студентов, т. е. молодых людей призывного возраста, было в Петрограде в феврале 1917 г.? К сожалению, мы не могли найти точных данных, и только в статье сов. исследователя Лейберова («Петроградский пролетариат во всеобщей полит. стачке 25 февраля 1917 г.») имеется указание, что в уличных движениях февральских дней принимало участие не менее 10-15 тысяч студентов, по его расчетам, 20-50% из общего числа учащихся высших учебных заведений. Несмотря на всю неопределенность таких данных, все же можно сказать, что в одном только Петрограде — на третий год войны! — было не меньше 30-35 тысяч студентов! К этим антигосударственным элементам следует прибавить целую армию курсисток, а также учащихся всевозможных курсов, школ, студий, «народных университетов», которые дают основание считать февральскую «стихию» в ее доброй половине «шкурно-ловчительной».

О других элементах революционных толп — об инородцах, дезертирах, уголовниках, которые были уже «кровно» заинтересованы в изменении режима, вряд ли надо говорить.

Один момент необходимо подчеркнуть особо: февральские толпы, как мы увидим дальше, точно и неукоснительно проводили все данные им сверху инструкции, по которым предписывалось, как следует вести «стихии» на улицах, а именно, заискивать с казаками, выявляя полную покорность, брататься с солдатами, разыгрывать веселый праздник «народного гулянья» с одновременным зверским отношением к полицейским отрядам. Последнее проявлялось в ожесточенных схватках с малочисленными городовыми и жандармами, когда летели куски железа, камни, куски льда, раздавалась стрельба из револьверов и бросались даже ручные гранаты, на что полиция, по приказанию начальства, ничем не могла реагировать (уже в первые два дня среди полицейских насчитываюсь 28 раненых и 1 убитый, в то время как среди толп не было ни одного раненого).

Естественен вопрос: кто же мог в февральских «мирных» демонстрациях неистовствовать против полиции? Обыватель? Женщины? Подростки, ловчилы студенты?

Очевидно, что «первыми бойцами за свободу» могли быть те физически сильные люди, которые владели оружием, т. е. дезертиры, уголовники, хулиганы — этот авангард всякой революции.

3 . Выталкивание «стихии» на улицу.

Самым простым, верным и обычным способом вытолкнуть на улицу сразу большие толпы людей во всех революциях являлся недостаток в продовольствии, и в первую очередь — уменьшение выпеченного хлеба в пекарнях или в нарушении его распределения.

В своих донесениях во время «великой французской революции» 1789 г. русский посол в Париже Симолин писал 6 ноября (26 октября), что «недостаток муки снова начинает чувствоваться в Париже» и что «были давки у дверей булочных, хотя они делали семь выпечек вместо пяти, как обычно» («Лит. Насл.» т. 29-30). И наш февраль начался с «продовольственного кризиса»: исчезли ВДРУГ многие продукты и товары, а в булочных не хватало хлеба, хотя на 25 февраля 1917 г. в столице имелся запас в 500.000 пудов муки (по иным сведениям более пяти миллионов пудов), но под влиянием слухов, которые «кем-то» усиленно распространялись и которым все охотно верили, хозяйки стали делать запасы и все раскупали. «ВСЕ ЭТО БЫЛО ИСКУССТВЕННО» — авторитетно позже признавал Василий Маклаков, вспоминая «канун революции» («Нов. Жур.» 14).

Затруднения тогда объяснялись тем, что будто крестьяне не хотели везти хлеба по твердым ценам (деревня во время войны разбогатела). Предложение же отменить твердые цены встречало сопротивление со стороны общественности, которая усматривала в этой отмене «интриги помещиков». На самом же деле думский «прогрессивный блок» и продовольственные затруднения использовал в своих целях для борьбы с правительством. Назначенный недавно министром земледелия Риттих неоднократно обращался к Думе, умоляя ее оказать содействие, но на него с трибуны «русского парламента» сыпались только озлобленные речи. После одного такого заседания, как рассказывает тот же Маклаков, Риттих, доведенный до отчаяния, расплакался перед ним. Как известно, уже в первые дни Bp. Пр. пришлось удвоить и даже утроить твердые цены, т. е. прежнее сопротивление общественности против повышения цен являлось лишь тактическим революционным приемом Думы, не заботы о населении ее интересовали, а все было направлено на реализацию «февраля».

В свое время Алданов писал, что о продовольственных затруднениях в качестве «причин революции» историку писать «будет неловко». Градоначальник Петрограда сообщал Хабалову 23 февраля, что один только слух, что будут отпускать 1 фунт хлеба взрослому и полфунта на малолетних, вызвал беспорядки. Быв. министр Шаховской говорит, что в те дни хлеб закупался жителями в запас и хлебопекарни опустошались, т. е. налицо было только неправильное распределение, а не недостаток, и была ошибка, что не были введены карточки.

Как ни разбирать «продовольственный кризис» февральских дней 17 г. его искусственность очевидна, он позволял переворотчикам двинуть толпы на улицы, чтобы создать «первый этап» революции.

Таковым стал четверг 23 февраля, т. к. это был «день работницы» («женское 1 мая»), который за последние годы, по мере увеличения числа женщин работавших на заводах и фабриках, приобрел среди последних большую популярность и охотно ими праздновался, что сразу увеличило число «бастующих», которых в этот день насчитывалось до 90.000 чел.

Другим моментом, двинувшим и увеличивающим толпы на улицах, была агитация среди домохозяек «идти в городскую думу» с предъявлением своих требований, т. к. продовольственное дело передано в руки городского самоуправления (чего еще не было).

Т. обр., главным контингентом толп в первый день революции были женщины и подростки, что придавало улицам своеобразный характер какого-то гулянья, с которым одновременно в разных частях города происходили и чисто политические выступления.

Говоря о «стихии», о толпах февраля, необходимо учесть всю «физиономию» предреволюционного Петрограда: столица за время войны была переполнена праздношатающимися, ничего не делающими массами. Все главные артерии города представляли собою сплошные «променады», по которым двигались огромные толпы беззаботных и веселых людей, уже привыкших «жить на улице», что, несомненно, способствовало численному увеличению февральской «стихии». Бесчисленные театры и театрики, кафе, рестораны, клубы, синема были всегда набиты до отказа, повсюду шло веселие и разгул, — в своем внешнем облике Петроград являл все признаки растления и разложения, которые до поразительности всегда одинаковы при всех государственных потрясениях. Гиббон в своей работе о падении Римской Империи, дает удивительные картины из прошлого, которые с потрясающей точностью повторились и в наше время.

4. «Революционная тактика».

Керенский в своей французской книге о русской революции, рассказывая об организации «февраля», упоминает об одном весьма характерном моменте: переворотчики создавали специальный «сборный пункт», который должен был взять на себя контроль над эксцессами населения. Создание такого контроля говорит о полной перемене революционной тактики в будущем государственном перевороте.

Насколько две первые «пробы» — 1825 г. и 1905 года — зиждились на военных принципах вооруженного восстания, настолько «февраль» должен быть полной их противоположностью: русской революции предписывалось быть «мирной», «народной», «стихийной», «солнечной», «настоящим праздником», «радостным и веселым событием», «светлой сказкой», в котором нет места убийствам, насилиям и грабежам! Эта новая тактика говорила не только об учете всех психологических факторов и их острой изворотливости, но и указывала на неограниченные организационные возможности.

По «Донесениям и приказам военной комиссии Bp. Комитета Госуд. Думы» («Кр. Архив» т. 41-42) видно, что переворотчики, действительно, делали все усилия, чтобы утихомирить и уменьшить революционные эксцессы своей «стихии», которые, как и во всех других революциях, выражались в грабежах и в разгроме винных погребов и магазинов (последние были «использованы» февральской «стихией» полностью).

Но эти же документы военной комиссии указывают, что в ее распоряжении имелись многочисленные воинские команды, которые рассылались руководителями комиссии на места происшествий, что говорит не только о блестящей организации переворота, но и дает данные о том главном моменте, который отрицался февралистами и который замолчен во всей мемуарной литературе: в руках переворотчиков имелись воинские дисциплинированные команды.

Что это были за команды?.. Можно предполагать, что это были отдельные команды разных частей петроградского гарнизона или это были сборные команды разных частей. Однако эти команды появляются на февральской сцене только тогда, когда уже выяснилась победа революции и, по-видимому, в самом перевороте не принимали участия. Но возможно их участие в поднятии зап. полков (Волынского, Литовского) утром 27 февраля. Этот вопрос остается темным.

В литературе можно найти кое-какие отрывочные сведения: так, например, в «Записках» помощника к-щего Петр. округом эсера А. И. Козьмина («Кр. Архив» т. 60) говорится, что при объезде частей гарнизона военный министр Керенский произвел полк. Неслуховского, командира 1-го зап. пех. полка в генерал-майоры за то, что он первый предложил Г. Думе свою помощь. Из воспоминаний Крупской о Ленине (вып. 1. стр. 144. изд. 1930 г.) видно, что в 1900 г. почти ежедневно Ленин работал на квартире инспектора и преподавателя Владимирского военного училища К. Ф. Неслуховского, проживавшего на Мал. Гребецкой ул. Две дочери и сын Неслуховского были членами РСДРП. Если к этому добавить сообщение «Известий К-та петроградских журналистов» от 1 марта 1917 г. что «28 февраля член Bp. К-та Думы кадет Милюков на офицерском собрании 1-го зап. полка заявил, что «есть единственная власть, которую все должны слушать — это Bp. К-т и что двоевластья быть не может», — то не остается никакого сомнения в революционной роли 1-го зап. пех. полка, стоявшего недалеко от Таврического дворца на Охте. Посещение полка Милюковым, который в те дни «разрывался на части», показывает, что «духи и гении» февраля придавали большое значение этой воинской части, но в чем выразилась «помощь» Неслуховского, остается неизвестным.

Естественно, что с изменением революционной тактики изменялось и поведение «стихии» — революционных толп. В «Записи рабочего» Ив. Маркова «Как произошла революция» («Воля России, 1927 г. кн. 3 и 5-6) рассказывается о первом дне революции — 23 февраля, — который был приурочен к «женскому дню».

Организация толп демонстрантов началась, как всегда, с Выборгской стороны: в северных кварталах от завода Айваз, к которым присоединялись рабочие Нового и старого Лесснера, Парвиайнена и др., а в восточных кварталах от заводов Феникса, Розенкранца (Трубно-медно-пракатный завод), Нов. Арсенал, Метал, завода. Везде «инициаторы» забастовок насильно снимают рабочих с работы. Демонстранты группируются по своим фабрикам и заводам вокруг своих вождей — как сообщает Марков, т. е. в толпах сразу создается руководство, от которого и получаются все указания: куда и как идти, как действовать с казаками и полицией. Сразу приказывается петь революционные песни («Смело, товарищи, в ногу», «Варшавянку» и пр.), которые не стихают даже при стычках с полицией, и которые явно подбадривают толпы, выстраиваемые в определенном порядке с выдвижением в первые ряды молодых активных работниц (см. ниже).

Толпы в строгом порядке двигаются по всем главным артериям южного района по направлению к Неве с центром — Литейный мост. Увидя казаков (о их пассивности главари были осведомлены), толпы начинают их приветствовать криками «ура» и маханием платками и картузами. Выступают партийные главари Тетеркин (с-р, член будущего Учред. собр.. расстрелянный большевиками в 1918 г.), Бурцев, Воронков, Федоров, Егоров и др., которые, обращаясь к казакам, говорят: «Товарищи казаки, пожалейте своих братьев рабочих, жен, сестер и детей! Не могут работать голодные! От голода изнемогают! Протяните вашу братскую руку, казаки, рабочему! Будьте друзьями рабочих! Забудем старую вражду. Протянем друг другу руки! Давайте защищать вместе трудящийся народ — крестьянина и рабочего. Вы ведь сами землепашцы!» Эти возгласы и обращения все время по команде прорываются бурными криками. «Ура! Ура! братьям-казакам!», «Да здравствуют братья-казаки»! переходящие в овации с аплодисментами.

Полную противоположность представляли те же толпы при встрече и столкновениях с полицией: неслась отборная брань, оскорбительные насмешки и издевательства: «Проклятие кровопийцам, жандармам! Они храбры на безоружных рабочих! Вот бы им на позиции! Небось все бы попрятались от немцев»! и т. д.

На Арсенальной ул. казаков приветствуют криками толпы детей, что сразу указывало на тщательную организованность всех демонстраций.

Особенно толпы неистовствуют по адресу полиции, когда последняя находится на улицах вместе с казаками: в то время как с последними «стихия» ведет себя униженно-заискивающе, на конных жандармов несутся бешенные вопли злобы, — это был исключительно удачный психологический прием, который действовал и на казаков и на полицию, и что давало сразу результаты. Когда полиции приходилось оттеснять толпы, от казаков отделялись отдельные группы всадников, которые заступались за демонстрантов, отгоняя от них передние ряды конных жандармов. При таком заступничестве казаков немногочисленные полицейские чувствовали себя одинокими и изолированными, что не могло не оставаться без психологического воздействия на простых людей, — полицейские были теми же солдатами. Эти вмешательства казаков в действия полиции вызывали у толп новые приливы «революционного энтузиазма» с криками: «Казаки с нами! Да здравствуют братья-казаки! Бей фараонов! Ура, ура!»

При малочисленности полицейских отрядов и при пособничестве казаков толпам удается 23 февраля вместе с пассажирами Финляндского вокзала проникнуть частью на Литейный мост, но большинство же перешло по льду Невы. Через некоторое время перешедшие на другой берег р. Б. Невы собираются снова в организованные толпы, которые, подойдя к гильзовому и орудийному заводам, насильно снимают всех с работы, заставляя присоединиться к демонстрации. Толпы все время находятся под руководством, которое направляет их по разным направлениям, указывая Знаменскую площадь сборным пунктом. Когда на пути встретились новые полицейские отряды, раздается приказ идти по Спасской ул. а оттуда по Знаменской ул. на Знаменскую площадь. При столкновениях с полицией главари командуют: «Товарищи! Стойте! Не бегите! Сохраняйте спокойствие! Никто ничего вам не сделает»!

Большую активность проявляют женщины и подростки, их большинство в толпах, они не только острят и зубоскалят с казаками и полицейскими, но и агрессивно действуют, хватая под узцы лошадей и делая попытки стянуть всадников на землю, при чем все эти попытки и все вылазки (например, группа женщин неожиданно бросались на одного-двух случайно отделившихся от общего строя) и всякая острота по адресу полиции сопровождались диким гиканьем и улюлюканьем всей толпы. Смеялись одобрительно и казаки.

Интересны построения колонн демонстрантов. «Рабочий» из «Воли России» говорит, что вперед всегда выдвигались молодые работницы, но умолчал о всем остальном: рабочая женская молодежь, наиболее смазливая и красочно «по праздничному» одетая, была перемешана молодыми интеллигентками (курсистками), которые являлись их руководительницами. Между ними шмыгали энергичные подростки. За шеренгами молодых, шли пожилые работницы с детьми, затем шествовали «главные силы» — здоровые парни, которые имели с собою револьверы и гранаты, подле них подростки несли в мешках обрезки железа, камни, бутылки и пр. Когда происходили стычки с полицией в бой вступали «главные силы»: никак несмевшая реагировать полиция, забрасывалась всевозможными предметами.

Все февральские революционные дни дают картину совершенно исключительной организации в подготовке к государственному перевороту.

Троцкий («Окт. рев.» т. 1, стр. 133) приводит рассказ рабочего-большевика Каюрова: «Когда демонстранты разбежались в одном месте под нагайками конной полиции на виду у казаков, он вместе с еще несколькими рабочими не последовали за убежавшей толпой, а сняв шапки, подошли к казакам со словами: «Братья-казаки! помогите рабочим в борьбе за их мирные требования. Вы видите, как разделываются фараоны с нами голодными рабочими. Помогите!» (Записки Каюрова были напечатаны в кн. 13 «Пролетарской революции»).

Приведя этот эпизод февральских дней, Троцкий для подтверждения «народности» революции, говорит, что Каюров был одним из подлинных вождей в эти дни.

«Этот сознательно приниженный тон, эти шапки в руках — какой меткий психологический расчет, неподражаемый жест!» — пишет в восхищении Троцкий. «Вся история уличных боев и революционных побед кишит такими импровизациями!» — добавляет он. Никакой импровизации, конечно, и в помине не было: все эти «меткие психологические жесты» наблюдались в февральские дни не только у руководителей демонстраций, но и у целых аморфных толп, что менее всего говорит о «революционном вдохновении», а точно указывает на выучку и на точность исполнения предписаний организаторов февраля.

Всеобщее заискивание толп перед казаками и войсками никак не могло быть «массовой импровизацией» и если они «кишели», то это-то и указывает на точно разработанные инструкции революционной тактики, как очередной этап к переходу к последнему завершающемуся периоду «народной революции» — к соединению и смешению толп с солдатской массой, к всеобщему братанью. Член бюро Ц. К. большевиков известный Шляпников говорит, что, будто, по его настоянию сознательно проводился план «уличного братанья» забастовщиков с солдатами (Шляпников, «1917 г.», изд. 1923 г.).

5 . Лубок «февраля».

На второй день революции, т. е. 24 февраля (9 марта н. ст.) в Петербурге прекратилось трамвайное движение (руководители толп останавливали трамваи и отбирали у вагоновожатых пусковые ключи) и исчезли извозчики. Два следующих дня революции (25 и 26) столица была во власти пеших толп. Но когда выяснилась победа на улицах во вторую половину дня, 27 февраля, ВДРУГ сразу появилась масса автомобилей легковых и грузовых, облепленных солдатами, матросами, студентами и девицами.

Это внезапное появление многочисленных машин на улицах революционного Петрограда указывало, что, «где-то припрятанные», они были выпущены дирижерами «февраля» для «психологического воздействия» на обывателя, для «импозантности» переворота, для лубочности революционной победы, что говорило не только о склонности заправил к театральности, но и еще лишний раз подчеркивало мастерскую подготовку по захвату государственной власти (автомобили могли сыграть и решающую роль в критический момент).

Известный толстовец В. Булгаков в своей статье «Революция на автомобилях» («На чужой стороне», кн. 6, 1924 г.) дает интересные зарисовки в февральском перевороте. Он приехал в Петроград в день переворота — 27 февраля ^[1] — и принужден был идти с вокзала пешком в центр города. «Улицы были полны народа, чинно идущего по тротуарам ^[2] — пишет Булгаков. - «Проехало несколько ломовых телег с мукой ^[3]». На Невском он впервые увидел грузовой автомобиль с солдатами и был свидетелем, как толпы отбирали оружие от офицеров ^[4]. Он также отметил проходящих студентов с повязками Красного Креста на рукавах и машину с красными флагами, из которых разбрасывались воззвания Совета раб. депутатов с просьбой к гражданам кормить солдат. Движение автомобилей по улицам не прекращалось всю ночь.

С утра 28 февраля столица разукрасилась красными флагами: повсюду большие полотнища, тряпки, ленты, явно приготовленные заранее. На улицах, особенно центральных, мчатся и мечутся грузовики и легковые автомобили, переполненные вооруженными солдатами, стреляющими в воздух, студентами, девицами, кричащими «ура». «Очевидно, — это была первая в истории революция на автомобилях!» — пишет Булгаков. — «Как ощетинившиеся огромные ежи, одаренные по воле какой-то сверх-естественной силы способностью молниеносного передвижения, фыркая, визжа и сопя, пролетали один за другим, обгоняя друг друга или разъезжаясь при встречах, большие и малые машины с людьми вооруженными с ног до головы... Что-то бешеное, бурное, неудержимое было в этом беге... Это был даже не парад, а какая-то вакханалия революции».

Наряду с автомобилями по улицам мчались отдельные балаганные фигуры «революционных всадников». «Едет всадник на рыжей лошади — пишет Булгаков, — у него яркий красный платок на шее с длинными развевающимися концами. Красивое лицо с белокурой бородкой. Гарибальди — да и только!». О другом «всаднике без головы» отмечает сладко-слезоточивый Зензинов: «Никогда не забуду картины на Суворовском проспекте: по нем мчался во весь карьер офицер с поднятой папахой в руке и широко раскрытым ртом, крича: "Да здравствует свобода!"»

«Не все тут чисто, — должен был признать Булгаков. — Есть просто декоративная сторона. Пусть будут вооруженные солдаты, студенты, барышни в автомобилях, но к чему эти возлежащие на передних крыльях по бокам радиатора матросы и солдаты с ружьями. Это только красиво, но абсолютно «не деловито» ^[5].

В первые же часы победы Булгаков отметил определенную «одержимость» толп: всем чудились полицейские пулеметы, стреляющие с чердаков. Вопрос о полицейских пулеметах и стрельбы из них детально разобран Мельгуновым («Мартовские дни 1917 г.», стр. 163). Как известно, все оказалось мифом. Но, однако, стрельба из пулеметов была. И здесь очень важны показания ген. Кутепова («Первые дни революции в Петрограде», см. сборник «Ген. Кутепов»), в котором он говорит, что по его отряду с колокольни Сергиевского собора (кот. находился в центре «военного городка») был открыт пулеметный огонь, т. е. стреляли сторонники переворота. Т. обр., натравливание толп на несуществовавшие полицейские пулеметы являлось очередной февральской провокацией, которая вела к убийствам всех чинов полиции, которых опознавали толпы.

Булгаков отмечает появление на улицах столицы 28 февраля студентов-милиционеров с красными бантами и офицерскими шашками.

В следующие дни толстовец посещает Госуд. Думу, вдоль которой по Шпалерной ул. были выстроены запасные автомобили ^[6]. «В самом Таврическом дворце все было грязно, масса народа... Вот длинная фигура в черном сюртуке — трудовик Суханов (Гимлер)... вот маленький, худенький Чхеидзе, — один из представителей верховной власти Русского государства... Еврейский юноша с горящими глазами ведет пропаганду за Совет против Думского к-та... В Думе много барышень наглых, самоуверенных, устроивших себе в Таврическом дворце театр...».

Восторженный поклонник революции Булгаков посещает Мережковских (живших недалеко от Г. Думы), и умная Гиппиус, по его же словам, спрашивает: «Чему же вы радуетесь? Вы думаете, что все кончится благополучно? Резня будет!».

Василий Маклаков тогда же говорил Шаляпину: «Не будет ни одного человека, совершенно ни одного, кто бы избегнул в будущем страданий!».

+ + +

6 . Действие властей в революционные дни.

Длительная подготовка к февральской революции была настолько тщательной, настолько всесторонне обдуманной и настолько организационно предусмотренной в мельчайших деталях, что она превращалась в неизбежную и неотвратимую.

Можно верить и не верить, можно воспринимать, можно и поиздеваться, но и нечеловеческие, бесовские начала в «феврале» выступают с необычайной рельефностью, т. к. нельзя не согласиться, что он «в своих корнях и истоках является прежде всего и больше всего духовным обманом, ложью, помрачением воли и небывалым заблуждением» (Флоровский, «Сов. Зап.» 34).

По прошествии 50 дет вряд ли возможно возлагать всю вину на отдельных гражданских и военных представителей старой власти за их полную несостоятельность (которая тогда была на лицо), как вряд ли допустило утверждать, что одна дисциплинированная, верная монархии, часть и даже несколько частей могли бы спасти Императорскую обреченную Россию. Но современник обязан разобраться в тех положениях «февраля», которые не могут ускользнуть от его внимания.

Когда Керенский в своей французской книге с гордостью писал, что на всем протяжении обширной Империи не нашлось ни одной воинской части, которую можно было двинуть против мятежного Петрограда (это же повторяет и Троцкий), что, несомненно, читающим иностранцем воспринимается как доказательство своевременности государственного переворота и как наглядный пример отсутствия защитников у «царизма», — то это является только жонглерским приемом мемуариста, умышленно воздержавшегося дать подлинную картину русской революции.

Не только на фронте и в других городах, но и в самом Петрограде отнюдь не все части сразу присоединились к «восставшим» (этот термин должен быть раскрыт, т. к. «восставших» насильно выводили на улицу). «Солдатский бунт» 27-го февраля никак не был всеобщим взрывом, запасные части присоединялись к революции не только после больших колебаний, но даже со страхом, и большинство полков «выжидало событий» (см. ниже). И этот «нейтралитет» военных частей столицы в самый момент переворота (старой власти фактически уже не существовало) говорил о том, что присоединение происходило не в силу «революционной настроенности» солдатской массы, а в силу тех обстоятельств, которые были тогда созданы в Петрограде.

Невозможно здесь указать все моменты этих искусственно созданных обстоятельств, но следует напомнить о двух главных психологических моментах, сыгравших свою роль не столько у солдатской массы, сколько у командного состава — у офицерства, которое в своем большинстве в критический момент проявило полную пассивность.

Первый, — это всеобщая боязнь «пролить кровь», страх перед гражданской войной, которые парализовали волю самых смелых людей, вызывая колебания и нерешительность, в то время как переворотчики совершенно открыто шли на «кровопускание», зная, что оно полностью зачтется в их «актив». Этот страх наблюдался как у военных верхов столицы, так и у высшего командования армии в течение всех революционных дней.

Вторым моментом — был подлог, первый подлог (их было много) «февраля», — миф о возглавлении Г. Думой революции. Твердо было вбито в русские головы, что только «народные представители», эти «лучшие русские люди», являются «единственными спасителями отечества» (к тому же, будто, всегда мечтавшие о смене монарха, а не о революции). Когда власть в столице «выпала» из рук бездеятельного правительства, то Г. Дума была «вынуждена» взять («подобрать») бразды правления. И не случайно, естественно, что т. наз. Bp. Комитет Г. Думы в первые дни именовался «К-том членов Г. Думы для водворения порядка в столице и для сношения с лицами и учреждениями». В революционных событиях, в которых тогда никто не разбирался, этот Вр. Комитет был созданием депутатов-масонов, для которых он был лишь очередным тактическим приемом, коротким переходным этапом по овладению государственной властью. Но «вывеска» под Г. Думой, как писал позже Суханов, служила надежным прикрытием от контр-революции, что и было в действительности. «Народное представительство», прекрасно маскируя «революционные кулисы», парализовало все выступления против бунта.

Для предотвращения российского погрома никакие, самые драконовские или, наоборот, самые либеральные мероприятия уже не могли быть действительными, кроме одной единственной меры: ареста и преданию военному суду не только всех «лучших русских людей», но и их закулисных инспираторов. Но возможна ли была такая мера в условиях 1916 и 1917 г.г.?!

Насколько в февральские дни положение в Петрограде было безнадежным указывают короткие записи геп. Кутенова, приехавшего в столицу в отпуск с фронта и сразу столкнувшегося с настроениями офицеров-преображенцев запасного батальона (на Миллионной ул.). говорившими о ненадежности командного состава петроградского гарнизона под влиянием пропаганды, ведшейся с трибуны Г. Думы (о ненадежности офицерского состава говорил в своих показаниях Чрез. След. Ком. и ген. Хабалов).

В короткой петроградской эпопее ген. Кутепова выяснились поразительные явления, которые никак не объяснишь растерянностью и разгильдяйством властей:

1. Военные части распылялись по всему городу мелкими единицами от рот до взводов и перемешивались с другими такими же частями, т. е. искусственно создавалась сразу та воинская дезорганизация, которая неизбежно приводила к деморализации и бездействию.

Если распыление и перемешивание частей на войне вызывали всегда боевую и организационную путаницу и беспорядочность и вели к ослаблению стойкости воинских частей, то в условиях политических беспорядков большого города они давали самый отрицательный результат, удесетеряя неустойчивость и растерянность, ведя к полной пассивности. Поведение наускиваемых толп, ведомая все время пропаганда, состояние изолированности, отсутствие связи с другими частями и неполучение никаких приказаний от начальства с нижеуказанными организационными недостатками действовали угнетающе на мораль солдат и офицеров.

2. Воинские части выводились на улицы уже в состоянии дезорганизации:

а) с недостаточным количеством патронов, которых на третий день революции уже вовсе не оказалось не только в частях, но и во всей столице, что привело ген. Хабалова. к просьбе выслать их... из Кронштадта!

б) все пулеметы, даже в специальных частях, оказывались не только без патронов и необходимых принадлежностей, но при них не было того, что предписывалось уставом (масла, воды);

и в) у разбросанных частей, принужденных быть целый зимний день на морозе, отсутствовала пища и смена (возможность отогреться и отдохнуть), Т. е. распыленные, перемешанные, голодные и в холоде части заведомо обрекались на полное и явное бездействие, на бесцельность!

Зачем же выводились на улицу воинские части, обреченные на бездеятельность? И что при таких условиях могли сделать те роты, которые оставались верными присяге и дисциплине?

И мы видим, что такой решительный начальник и твердый человек, как Кутепов, имевший 27 февраля в своем распоряжении одну роту Кексгольмского полка и две роты своего — Преображенского — полка, по его словам, «в хорошем состоянии», оказался в совершенно беспомощном состоянии и ничего не мог сделать в особых февральских обстоятельствах.

Солдаты Петроградского гарнизона, конечно, не представляли верных защитников «старого режима», но они и не были никак и опорой для февралистов, — то была аморфная масса, и, как всякая масса, находилась в состоянии колебания и нерешительности и могла, в конечном результате, склониться в сторону только той силы, которая имела за собою блестящую организацию и никак не могла поддержать дезорганизованное бессилие. Когда историки (Мельгунов, Головин) говорят о «социологическом законе», по которому «успех революции всегда зависит не столько от силы взрыва, сколько от слабости сопротивления», то его следует понимать только в смысле организованности переворотчиков и дезорганизованности старой власти.

Основным защитником «царского режима» в февральские дни оказалась конная и пешая полиция, которых насчитывалось в Петрограде всего лишь 3500 чел. К сожалению, до сих пор большевики не опубликовали ни одной документальной работы о действиях полиции в дни революции и только в отдельных статьях очень редко приводятся некоторые данные, позволяющие судить о тех обстоятельствах, в которые были поставлены эти верные защитники «царизма». Еще меньше данных можно найти в мемуарной литературе.

Со всеми демонстрациями до первого дня революции, т. е. до 23 февраля, полиция справлялась легко, хотя уже тогда выяснилась «новая тактика» толп: необычайная их агрессивность по отношению полицейских отрядов, что объясняется уверенностью февральской «стихии», что «фараоны» не смеют применять оружие, т. к. со всех сторон, и, особенно, из Г. Думы, сыпались требования «не проливать братской крови».

Тогда же в дни первых демонстраций выяснились два момента: а) в распоряжениях градоначальства в отношении к полицейским отрядам наблюдалось все то же распыление их на самые мелкие единицы (до групп в несколько всадников), которое позже будет и у всех воинских частей; б) ни градоначальство, ни военные власти совершенно не учитывали в развертывавшихся событиях значения двух революционных «эпицентров»: Выборгской стороны и «военного городка», Последнее обстоятельство вызывает удивление, т. к. полиция по всем прошлым забастовкам и демонстрациям не могла не заметить и не знать, что именно Выборгская сторона является узлом всех «рабочих демонстраций» и туда власти обязаны были направить большинство правительственной силы, как и изолировать от толп «военный городок», но все делалось наоборот.

Когда же 23 февраля спорадические забастовки и волнения сразу начали принимать явно организованный характер, выливаясь в чисто революционные выступления, вся власть в столице переходит от полиции к военным властям, что являлось мерой неоправданной и вредной: ВСЯ солдатская масса выводилась на улицу заранее обреченная на бездеятельность. Эта бесцельная мера была важна для переворотчиков, но никак не для защитников «старого режима».

Военные власти были обязаны в те дни воспользоваться только конными частями и наиболее дисциплинированными учебными командами, которые имелись во многих запасных частях и которые, действительно, могли оказать содействие малочисленным полицейским отрядам не в подавлении революционных демонстраций, а в не пропуске их в центр города и в изоляции «эпицентров».

По тем отрывочным сведениям, которые существуют в литературе, можно составить представление, что из всех частей гарнизона более энергично действовала кавалерийские части, усиление которых требовало совещание начальников, собранное ген. Хабаловым 24 февраля, когда резко обозначилось бездействие и заступничество казаков. Когда последние самовольно покинули 25 февраля свою позицию на Выборгской стороне, то их на этом решающем пункте заменили драгуны, которые вместе с конной полицией рассеяли толпы у Литейного моста (Авдеев. «Революция 1917 г.»). В работе Блока «Последние дни старого режима» (Арх. Рус. Рез. кн. 4 ) указывается, что в 10 ч. веч. того же дня у Гостинного Двора из толпы стреляли из револьверов по кавалерийскому отряду, который открыл ответный огонь по демонстрантам, среди которых были раненные и убитые. Это был первый случай в февральские дни, когда войска открыли огонь по толпе, и это были кавалерийские части.

Уже в первые дни — 23, 24 и 25 февраля — «демонстранты» делают все время неоднократные попытки проникнуть в казармы многих полков, что им не удавалось сделать из-за стойкости учебных команд, которые охраняли входы. Эсэр Мстиславский принимавший, по-видимому, самое деятельное участие в этих операциях, говорит, что самыми надежными частями в запасных частях являлись учебные команды. Эти первые попытки «присоединить солдат к революции» производились не толпами, а специальными отрядами, составленными и подготовленными для выполнения своих миссий, и то, что они в продолжении первых четырех дней ничего не могли сделать показывает, что им оказывалось сопротивление во всех частях гарнизона. Даже в запасных полках, как Семеновский, Гренадерский, Измайловский, Преображенский (батальон на Миллионной ул.) и Павловский (см. ниже), казармы которых были разбросаны и где скорее, в силу их изолированности от других частей, имелась возможность «вывести солдат на улицу», переворотчикам не удавалось ничего сделать. В этом отношении очень характерен эпизод в последний день революции в воскресенье 20-го февраля — «выступления» 4-ой роты Павловского полка.

Солдаты этой роты в количестве 30 человек, предводительствуемые штатскими, одетыми в серые шинели, около 4-х час. дня выбежали с винтовками на Марсово поле, и, стреляя в воздух, направились по Екатерининскому каналу на Невский проспект. У храма-памятника, на месте убийства Имп. Александра II, эту кучку солдат встретил, случайно здесь проходивший, небольшой отряд конных городовых, которые даже не стреляя (стреляли беспорядочно солдаты), атаковал «восставших» заставив одних разбежаться, других — вернуться в казармы. Скрылись вожаки, а 19 солдат были немедленно арестованы и под усиленным конвоем самих же павловцев были отведены в Петропавловскую крепость и заключены в Трубецкой бастион (эти солдаты через день были «с почетом» освобождены).

Этот эпизод, происходивший в последний день революции, когда на улицах не стало полицейских отрядов (по приказу начальства полиция не только уводилась с улиц, но, по-видимому, получив предупреждение, начинала рассеиваться и скрываться), указывает, что сдача власти началась сверху в тот момент, когда необходимо было поддержать ту стойкость, которую проявили и полиция и даже воинские части. По цитированной хронике Авдеева в часы ликвидации «выступления павловцев» какие-то воинские части, рассыпавшись на Невском проспекте в цепь, стреляют в толпы. Т. е. по всем описаниям, уличные события никак не говорили, что вечерние часы 26 февраля были последними часами «старого режима».

Здесь необходимо указать на один очень важный факт в февральских днях, который явно замолченв литературе: это — приход в Петроград в ночь на 28-ое февраля из Ораниенбаума 2-го Пулеметного полка в составе 16.000 человек.

Известный «народник» (он же и масон) Пешехонов, «назначенный» уже в первые часы переворота комиссаром Петроградской стороны (роли распределялись заранее), в своих записках «Первые недели» («На чужой стороне» кн. 1) пишет, что этот полк пришел в столицу «делать революцию». «До нельзя испуганные, чуть не в панике, они ужасно боялись расправы, которая может их постигнуть за то, что они наделали и потому требовали «поместить их в одном месте» пишет Пешехонов и сообщает, что всю эту огромную солдатскую массу он разместил в обширном Народном доме, при чем офицеры полка находились под арестом.

Интересно, что «Донесения и приказания Военной комиссии Bp. К-та Госуд. Думы» опубликованные в т. 41-42 «Красного Архива», начинаются как раз с «донесения 1 коменданта Кронштадтской крепости, полученных комиссией в 3 ч. 45 м. утра 28 февраля, о движении солдатских масс из Ораниенбаума в Петроград. Это донесение говорит, что комендант крепости (фамилия не указывается) уже был осведомлен о существовании военной комиссии и вел свои наблюдения за берегом Финского залива, хотя положение в самом Кронштадте становилось грозным. При всех разноречивых и путанных сведениях о февральских днях, факт прихода 2-го Пулеметного зап. полка в столицу свидетельствует:

а) Полк был приведен в полном составе не по приказанию военных властей (все офицеры находились под арестом), а по инициативе закулисных революционных заправил, т. е. «организация февраля» захватывала воинские части и в пригородах Петрограда.

б) Полк шел со специальной миссией — «делать революцию», и это определенно указывает, что у переворотчиков имелись большие сомнения и препятствия в том, что революцию может «сделать» один только петроградский гарнизон. Вызов «революционной части» из самого отдаленного пригорода говорит, что у февралистов не было уверенности в «революционности» столичных воинских частей.

в ) 16.000-я масса могла пройти расстояние Ораниенбаум-Петроград самое скорое в зимнее время в 3-4 дня и то при условии, что по пути ее следования было организовано питание и были приготовлены помещения для отдыха. Можно предполагать, что приказ о выходе «делать революцию» был дан в первый же день, т. е. не позже 23 февраля.

г) Отдавая «революционный» приказ прибыть в Петроград 2-му Пулеметному зап. полку, февралисты, естественно, ничем не рискуя, только увеличивали свои шансы на переворот, т. к. во всех случаях 16.000 солдатская масса, появившаяся на улицах, сильно могла способствовать дезорганизации и «братанью».

д) Вызов полка, несомненно, говорит за то, что переворотчики считали его за более надежную для себя воинскую часть, — однако, мораль «революционных» солдат, которую описывает Пешехонов, даже в момент уже совершенного переворота, была далеко не победоносной, что снова и снова указывает на непричастность и инертность масс и на блестящую организацию кучки февралистов.

и е) 2-ой Пулеметный зап. полк, не вернувшийся, при содействии Совета рабочих и солдатских депутатов, на свою стоянку, «провиденциально» с первых же дней превратился в оплот большевицкой партии! И разве не прав левый эсэр. бывший большевицкий наркомюст Штейнберг, когда писал в своей книге характерного озоглавления — «В мастерской революции», что «Октябрь» был укоренен в первых же днях февральского переворота... Каждый день и каждый акт февраля подготовлял — сознательно и бессознательно — действия октября».

+ + +

7. 27 февраля (12 марта н. ст.). «Военное восстание».

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕРЕВОРОТ.

Если о первых днях февральской революции очень мало правдивых сведений, то о дне переворота их вовсе нет. Если принять официальную версию, что «военное восстание» началось ранним утром 27 февраля в л. гв. Волынском полку, помещавшемся в самом центре «военного городка» (в коротком тупике напротив угла Басейной ул. и Парадного переулка), то следует представить всю картину «как произошло это первое выступление»?

Из описаний предыдущих дней мы видели, что организованные «революционные отряды» несколько раз и несколько дней подряд пытались проникнуть во дворы (плацы) многих запасных частей петроградского гарнизона, чтобы поднять их на восстание, т. е. на выступление в виде воинской части, одной-двух рот или отдельной команды, но сделать это им не удавалось. Не удавалось по одной причине: отсутствию всякой «революционности» у солдат, их нерешительности и трусости. Эти «качества» солдатской массы были учтены переворотчиками, и на рассвете 27 февраля (когда солдаты еще спали, утомленные «ничего-неделанием» на уличных заставах, не забудем, что волынцы в предыдущие дни «охраняли» район Знаменской площади) ворвавшиеся «рев.-отряды» в казармы сразу применили «новую тактику», которая наивернейшим образом объединяет все людские коллективы: это — пролитие крови, убийства, когда за этот акт должен ответить не виновник, а весь коллектив, когда ответственность за содеянное ложится на многих. Только кровь, и только кровь, пролитая в казармах, могла вывести солдат на улицу, заставить их искать себе сообщников и заступников в других воинских частях. Окончательная победа всякой революции всегда дается ценой крови.

По той же официальной версии известно, что только убийство, — и убийство предательское: в затылок, — начальника учебной команды шт.-кап. Лашкевича (и вряд ли его одного) принудило сразу волынцев выйти за стены казарм и искать поддержки и защиты у солдат ближайших полков. В записках ген. Кутепова говорится о двух фактах этих решительных часов: а) со слов командира Литовского полка толпы волынцев велись штатскими (несомненно, были и переодетые «под солдат» вожаки) и б) что волынцы в казармах Преображенского полка бросились не в здания рот, а в помещение нестроевой команды (т. е. все делалось «по расписанию», а не «стихийно»), где сразу же был убит полк. Богданов.

Размещенный в Преображенских казармах саперный батальон, при помощи волынцев и преображенцев, также начал свое выступление с убийства командира батальона и нескольких офицеров (см. статью В. Станка-Станкевича в «П. Р. С.» 8. 1. 67). Т. е. каждая присоединяющаяся к революции воинская часть связывалась переворотчиками кровью-убийством офицеров, при чем число последних в каждом новом полку увеличивалось, чтобы терроризировать одновременно весь командный состав всего «военного городка». Невозможно выяснить действительное число погибших в первые утренние часы 27 февраля, т. к. все факты об этом полностью замолчены во всей февральской литературе. Нельзя выяснить и другой важный вопрос: каково было участие солдат в убийстве своих офицеров (можно утверждать, что большинство убийц было со стороны)? Во всех случаях, трафарет о «бескровности» революции должен исчезнуть из историй «февраля». «Знаменитые» же слова Керенского, что «февральская революция нам обошлась безумно дешево!» говорили лишь о том, что г.г. переворотчики готовы были идти на «кровавую баню» в большом масштабе.

Насколько все было предусмотрено в «стихийных» событиях февральских дней, указывает тот факт, что «восставшие» солдаты после окончательного закрепления «военной революции» сразу направились в Школу саперных прапорщиков (на Кирочной ул.) и отобрали у юнкеров винтовки. Могла ли «солдатская стихия» так «плановито» производить свои революционные действия!?

Очень интересно по имеющимся данным разобраться в эпопее Волынского полка в эти дни. Непосредственно после переворота т. наз. Bp. К-т Г. Думы издал несколько брошюрок тогда еще начинавшего беллетриста И. Лукаша, одна из которых называлась «Волынцы». Как и в своих других брошюрках («Преображенцы», «Павловцы» и пр.) Лукаш исполнял определенный «соц- заказ»: офицеры де гвардии в февральские дни следовали «славным традициям» своих предшественников- декабристов.

Несколько позже в журнале «Былое» (кн. 5-6, 1917 г.) появились воспоминания известного Кирпичникова о Волынском полку, точнее, — это был протокол опроса, сделанного в полковом комитете. По официальной версии, чтобы выставить «стихию» и скрыть «духов и гениев революции», ст. унтер-офицер Волынского полка Тимофей Ив. Кирпичников был сделан «статистом» — ему приписывалась инициатива призыва не итти «против народа» и вывода солдат полка на улицу ранним утром 27 февраля, но нигде не говорится, что этот «герой февраля» убил шт. кап. Лашкевича. Во всех журналах и газетах появились портреты Кирпичникова, особенно, после его награждения командующим петроградским военным округом ген. Корниловым Георгиевским крестом за то, что он первый поднял знамя восстания среди солдат» (как сказано под его портретом в журнале «Нива» № 16 от 22 апреля 1917 г.). Этим так сказать, фиксировалось, что «солдатская стихия» по собственной инициативе подняла «восстание».

Но в протокольном опросе полкового к-та говорится, что среди солдат царствовали «страх» и «неуверенность», и это дает основание к утверждению, что при таком моральном состоянии волынцы никак не могли последовать за своим одним унтер-офицером (других не было). Совершенно очевидно, что солдатам нужны были «гарантии», необходим был толчок, импульс, психологический «шок», который бы двинул их в другие казармы искать поддержки. «Шок» и был произведен — убийством офицера, совершенным не Кирпичниковым, теми кто понимал значение «цены крови» в революции. Кирпичников же оказался «февральским героем» по принуждению, по искусственно созданным обстоятельствам, его «сделали» революционной фигурой, как сделали тогда таковой многих. Георгиевский же крест он получил не «за гражданские заслуги», а за свое поведение на войне и за полученное на фронте ранение, но факт награждения подвели за «революционную доблесть». Дальнейшая его судьба это подтверждает: Кирпичников не сделал, как следовало бы ожидать, революционной карьеры, и он, «первый солдат революции» не был даже «избран» в Совет, а после большевицкого переворота оказался заядлым контр-революционером и разыскивался чекистами (Нелидов «Заговоры в Петрограде», «Белое Дело», кн. 4).

Если Волынский полк был «первым полком февральской революции», а Кирпичников его вождем, то, естественно, было ожидать, что эти «первые восставшие» сразу же сделаются и первыми защитниками Таврического дворца, где, по выражению Зензинова, «билось сердце русской революции». Но этого не было: к вечеру 27-го в Г. Думе появилась сборная команда, ядром которой были солдаты 4-ой роты Преображенского полка во главе с унтер-офицером Кругловым.

Не оказалось волынцев и в той первой «военной демонстрации» 19 марта, которой Bp. Пр. демонстрировало свои «преданные революции» войска, т. е. «первый революционный полк» через три недели уже не являлся защитником «февраля».

Мстиславский в своих «Пять дней» пишет, что сразу образовавшийся «Союз офицеров 27 февраля» в первые же дни хотел выяснить: кто первый вывел Волынский полк? На запрос было получено 7 заявлений от разных лиц. которые по разному все описывали. И Мстиславский говорит: «Полк вывел в действительности кто-то восьмой, безыменный, заявления нам, как и должно было ожидать, не приславший» ^[7]

Не менее интересен вопрос о броневых автомобилях, запасной дивизион которых находился в «военном городке» (Ковенский пер.). Этот вид, тогда нового, оружия мог оказаться решающим как в подавлении революции, так и в ее торжестве. Шкловский, служивший тогда в броневом дивизионе, в своих воспоминаниях («Жили-были») пишет, что за 3-4 дня до революции было отдано распоряжение (во главе всех автомобильных частей стоял «известный» ген. Секретев) привести моторы в броневых автомобилях в состояние бездействия и сосредоточить их в Михайловском манеже. Начальство, пишет Шкловский, приказало снять карбюраторы, т. к. техническим войскам не доверяли, но в броневой школе (на Владимирском пр.) все части были, которые и были принесены в дивизион, что позволило революционерам выпустить несколько машин на улицу после переворота.

Но к этому свидетельству надо добавить и факт обращения к ген. Хабалову одного из офицеров броневого дивизиона выпустить несколько броневиков против толп, но он был отослан к ген. Секретеву.

8 . Казаки в революционные дни.

Если в пехотных частях Петроградского гарнизона существовали неуверенные и неопределенные настроения, которые все же никак нельзя охарактеризовать «революционными», то у казаков с первых же дней демонстраций выявилась тенденция к нарушению дисциплины и выражению симпатий к толпам, с враждебным отношением к полиции, т. е. казаки с первых же дней беспорядков в Петрограде оказывались ненадежными воинскими частями: они первыми перешли на сторону февральского восстания.

По совершенно понятным причинам, во всей литературе о февральских днях нет абсолютно никаких сведений не только о технике «революционного переворота», но скрыты или искажены даже отдельные эпизоды столичных событий. По выпущенным «Хроникам февральской революции» (Авдеева, Генкиной, Заславского-Канторовича) и отдельным сборникам («Великая рус. рев.» в шести выпусках, «Год рус. рев.», изданных и 1917-18 г.г.) никак нельзя составить — даже приблизительно общей объективной картины, т. к. историческая правда полностью стала жертвой «победоносного» февраля и еще больше торжествующего октября. Только совсем недавно в работе одного из ком-исследователей (уже цитированного Лейберова в сборнике «Октябрь и гражд. война в СССР», изд. 1966 г.) промелькнули — иначе не скажешь — короткие выдержки из рапортов полицейских офицеров в последние дни «старого режима», которые рисуют «солнечный» февраль отнюдь не праздником.

Из выхваченных Лейберовым цитат полицейских рапортов видно, что с утра 25 февраля «демонстранты действовали организованно, поддерживая в своих рядах революционный порядок». У Литейного моста с Выборгской стороны в этот день происходят упорные схватки толп с полицией и драгунами. Отрядами конной полиции командовал пристав 1-го участка Выборгской части полк. Шалфеев, который был «демонстрантами» стащен с лошади и избит (он выехал к толпе один и пытался уговорить). До прибытия драгун в заслоне против «демонстрантов» с конной полицией около Симбирской ул. стояла 4-ая сотня 1-го Донского полка, которая сразу же покинула самовольно свой участок, как только городовые, по приказу полк. Шалфеева, начали атаковать толпы.

К середине дня 25 февраля в районе Невского пр. Литейного пр. — Знаменской пл. до Казанской пл. развернулось шествие: толпы ходили взад-вперед. Пристав 1-го участка Литейной части доносил градоначальнику, что было много подростков, студентов, иногда попадались солдаты и даже офицеры (то были «земгусары»). Настроение толпы к чинам полиции было самое враждебное. Толпы требовали «Долой войну», «Долой самодержавие») ^[8]). Было 17 ожесточенных схваток, демонстранты стреляли из револьверов, бросали в полицейских гранаты, бутылки, куски металла, лопаты, поленья, куски льда. Рапорт указывает, что в этих схватках «демонстранты два раза были поддержаны казаками, при помощи которых были освобождены 85 человек, арестованных полицией. Среди последней было ранено 14 человек и 1 был убит.

Далее Лейберов рассказывает об одном главном эпизоде февральских дней — о митинге толп на Знаменской пл. около 4-х час. дня. Приведя неполную выдержку из рапорта начальника 6-го отделения конной стражи ротм. Гелина, который сообщал полицмейстеру:

«...В это время, получив приказание от командира батальона л. гв. Волынского полка разогнать толпу и отобрать красные флаги, я построил развернутый фронт и бросился в атаку на группу, где стояли красные флаги, действуя нагайками. Пристав 1-го участка Александро-Невской части ротм. Крылов следовал за отделением, действуя обнаженной шашкой, которому я лично помог отобрать у одной женщины, по-видимому, курсистки, один красный флаг, свалив ее ударом нагайки по голове...».

По-видимому, на основании полицейских рапортов Лейберов дальше сообщает, что по конным городовым толпы открыли стрельбу, посыпались камни, бутылки сколотый лед, после чего городовые отступили по Гончарной ул., а вся толпа бросилась за ними, продолжая стрелять. На помощь демонстрантам подоспел казачий разъезд 1-го Донского полка, подхорунжий которого Филиппов зарубил пристава Крылова. Толпа бросилась к казакам, приветствуя их восторженными возгласами: «Ура! Ура! Казаки с нами! Долой царя! Хлеба!».

В этом рассказе советского «исследователя», имевшего под рукой документальные данные, имеется передержка и искажение. В «Хрониках» (напр. Авдеева) есть указание, что конные полицейские отступили по Гончарной ул. вовсе не от толп (бросание тяжелых предметов и стрельба практиковалась «демонстрантами» в те дни нередко и что не заставляло полицейских отступать), а от казаков, которые открыли по городовым стрельбу из винтовок, что и заставило их уйти со Знаменской пл. Это был первый открытый переход воинской части на сторону толп, и, по существу, 25 февраля является днем переворота, а не 27 февраля. Именно это событие оказало решающее влияние на власти, т. к. с утра 26-го с улиц совершенно исчезли полицейские отряды, последний оплот «старого режима».

Как искажают большевики, так это делают и февралисты-эмигранты. Известный Зензинов вышеприведенный эпизод на Знаменской пл. описывает так: «... У самой Знаменской пл. толпа загустела и почернела. Волна вынесла к самому памятнику Александра III. Из наших рядов вылез плотный бритый человек, вскарабкался на ступени памятника и обратился к толпе с речью». Зензинов позже в Совете узнал, что оратором был Гриневич, небезызвестный меньшевик-интернационалист. «На площади, в разных концах ее, стояли несколько маленьких отрядов конных казаков, но они не проявляли агрессивных намерений против толпы», — пишет эсэр. — «Один из этих отрядов вдруг двинулся с одного угла площади на другую — толпа охотно раздвинулась и пропустила отряд, потом снова сомкнулась. Оратор продолжал что-то говорить… Видны были несколько красных маленьких флагов. Зацокали по камням подковы — со стороны Николаевского вокзала появился новый конный отряд — как я позднее узнал, то был отряд конной полиции. Во главе его ехал плотно перетянутый ремнями в серой шинели офицер. Раздался предупреждающий звук рожка. Другой... Вслед за этим хлопнул одиночный выстрел и раздался залп. Только потом я узнал, что первый выстрел был сделан одним из казаков и им был убит находившийся во главе конного полицейского отряда пристав Крылов. Вместе с толпой побежал и я — при этом потерял галошу. Оглянувшись назад, увидел на снегу палки, шляпы, галоши — но людей на площади не было. Площадь быстро была очищена от толпы, и толпа бросилась бежать в соседние улицы, которые вдруг показались очень узкими».

Предоставим читателям определять ценность свидетельств «очевидцев».

9 . Февральская радость иностранцев.

Вы, конечно, видели снимки беснующегося Нью-Йорка при встрече американских национальных героев — летчика Линдберга и ген. Мак-Артура. Но точно такой же вид имел этот город и при получении известия о русской февральской революции (см. снимок в № 19 журнала «Нивы» от 13 мая 1917 г.), что говорит, что жители приняли нашу «бескровную», как собственный национальный праздник! С чего бы это!?

Если в Берлине дни 17 и 18 марта (н. ст.) 17-го года толпы народа запрудили улицы, шествуя с национальными флагами и с пением патриотических песней, — то было понятно. Менее понятно было «странное возбуждение» и небывалый энтузиазм во Франции и какая-то бесовская радость в Англии и, особенно, в США, хотя для первых было очевидно, что «союзная» страна, переживая трагедию, явно должна была выйти из строя.

Чрезвычайно интересно, что при первых же известиях о беспорядках в Петрограде иностранцы устно и письменно стали выражать все свои восторги о падении «царизма» — настолько и там были осведомлены о «неотвратимости» государственного переворота в России!

В обращении 25 марта 17 г. к кн. Львову Л. Джордж писал, что русский народ напряжет все свои усилия для того, чтобы добиться, чтобы тирания на континенте Европы была совершенно раздавлена... для того, чтобы укрепить для своего потомства благословения братства, и мира!».

В своей особой речи 23 марта Асквит восхвалял русскую революцию. Лорд Шеффильд 25 марта патетически возвещал: «Россия, шедшая до сих пор позади... может служить теперь для нас блестящим примером!». Виконт Брийс в Лондоне на митинге в честь русской революции провозглашал: «Мы присутствуем при замечательном событии, — событии, которое может быть одним из величайших в истории Европы». А английские интернационалисты, не отставая от лордов и виконтов, собрались в колоссальной Альбертовой зале Лондона, чтобы также приветствовать российский погром. «Если бы иностранец, — писал Дионео-Шкловский в «Вестн. Европы» (кн. 4-6, 1917 г.), — не знающий Англии, попал в тот день на митинг, то ему показалось бы, вероятно, что громадное здание, вмещающее 10 тысяч человек, превратилось в кратер во время извержения. Речи ораторов напоминали расплавленную лаву».

Троцкий («Война и революция», т. 2, изд. 1923) сообщал: «Пошли необычайные по размерам и настроениям митинги во всех частях Нью-Йорка. Весть о том, что над Зимним дворцом развивается красное знамя, вызывало повсюду восторженный рев. Не только русские эмигранты, но и дети их, часто уже почти не знающие русского языка, приходили на эти собрания подышать отраженным восторгом революции». Федеральный министр торговли Пратт в речи на банкете, устроенном 11 марта в Нью-Йорке американскими промышленниками и финансистами но случаю прибытия в США представителя Bp. Пр. Б. Шацкого, заявил: «Как не велико значение происшедших перемен для России, они представляются еще более важными для США!».

Группа американских богачей предложила поставить в России копию американской «статуи Свободы». 5 апреля Bp. Пр., заслушав об этом доклад Милюкова, решило: «Принять предложение с благодарностью». Но, увы, все осталось в проекте: оказалось неудобным ставить статую Свободы и «одновременно» водворять советский строй!

Занятна запись от 22 апреля 1917 г. в дневнике Невилля Чемберлена: «Эта русская революция, которую по страшной иронии судьбы всюду встречают возгласами одобрения, как будто бы она способна выиграть для нас войну, создает путаницу в неустойчивых умах по всему миру».

Еще до отречения Имп. Николая дипломатические представители заявили о своей готовности вступить в деловые сношения с Bp. К-том Г. Думы. А 7 марта США первыми признали Bp. Пр., на что Милюков телеграфировал в Вашингтон: «Свободная Россия чувствует себя особенно обязанной но отношению к США за быстрое признание установленного в этой стране нового порядка».

Но более проникновенно и дружески Милюков благодарил «мецената» Шиффа...

10 . Революционная месть.

Вышеупомянутый толстовец Булгаков рассказывает, что 3 марта возвращался из Г. Думы к себе домой с одним студентом-технологом, который работал в «Военной комиссии» Bp. К-та. По словам этого студента городовых было убито 350 человек, особенно много последних было избито в ночь с 27 на 28 февраля (т. е. тогда, когда уже окончательно выяснилась победа революции). В эту ночь, по его словам, была устроена экспедиция для борьбы с полицией, в которой участвовал сам рассказчик. «Экспедиция» была организована из двора дома № 5 по Знаменской ул., где находилось не менее 100 пулеметов. Все тронулись на автомобилях. Дело это было организовано Керенским и Чхеидзе. И в его голосе была нежность, когда он произносил эти имена» — пишет Булгаков. — «Это они направили в русло ярость толпы».

Трудно допустить, чтобы явный февралист-толстовец говорил ложь и возводил бы поклеп на организаторов революции. Подчеркивание «нежности в голосе» студента-технолога говорит даже об одобрении этим «непротивленцем» резни городовых, а указание на № дома свидетельствует о точности рассказа.

Это ужасающее показание участника революции о жестоком и бессмысленном истреблении людей, виновных только в том, что они до конца исполняли свой долг, говорит об исключительной мстительности явных и скрытых вождей «февраля», т. к., при состоявшейся уже победе, «ярость толп» поддерживалась искусственно (что и наблюдалось в те дни в поисках «полицейских пулеметов»),

Д. Любимов (отец возрожденского сов-патриота) в своих воспоминаниях о 1905 г. («Вопросы Истории», кн. 9, 1965 г.), рассказывает, что 9 января (1905 г.) толпы проникли на Дворцовую площадь и оттеснили войска к дворцу. Около 3 ч. дня здесь была рота Преображенского полка, которой командовал капитан Н. Н. Мансуров, которого Любимов лично знал за человека правдивого и порядочного и который сам ему рассказывал, что выстрелы его роты (после неоднократных предупреждений) были вызваны самообороной от напора и оскорблений толпы. В феврале 1917 г. Мансуров был убит, как были убиты все офицеры «причастные» к 9 января 1905 г. Такова же была участь и тех офицеров, которые оказывали сопротивление при попытках «революционных отрядов» ворваться в казармы и тех, которые в февральские дни проявили решительность и стойкость, как, например, командир одной из рот Финляндского полка пор. Иосс. Таких эпизодов было отнюдь не мало, но все они скрыты ^[9].

Так в России начался «experimentum in corporavivi» для перехода в мире к «интегральному порядку».

Николай Виноградов

1967 г.

[1] Нельзя не отметить, что к революционным дням ("к двадцатым числам февраля) в столицу приехали с фронта и из Москвы немало знатных февралистов как кн. Долгоруков, Кишкин, Мельгунов, Польнер, Львов и др.

Что о готовящемся перевороте многим было известно, говорят записи "бабушки" Брешко-Брешковской, которая жила в ссылке в Минусинске: "Казалось все-все готово для взрыва, — пишет она ("Нов. Жур." 38) — я дивилась замедлению. Ночи, дни проходили в тревожном ожидании..." Даже в ссылках масоны оповещались о перевороте.

[2] До 27 толпы ходили по улицам, в день переворота те же толпы начинают ходить "чинно" по тротуарам!

[3] По отдельным указаниям, можно составить себе представление, насколько все в "феврале" было предусмотрено с организационной стороны: сразу же появилась и мука.

[4] Шаляпин в "Маска и Душа" говорит: "Я видел как жестоко и грубо обижали на улицах офицеров", (стр. 225).

[5] Февралисты, наряду с театральностью, никак не забывали и о деле. Автомобили тогда были использованы в полной мере: они посылались не только за нужными масонами, как кн. Львов, Шидловский и др., но и раздавались новым правителям города (28-го. Пешехонову, как комиссару Петрогр. стороны, был дан автомобиль и грузовик «с десятком солдат во главе с известным прап. Дюбуа». ("На чужой стороне" кн. 1). На машинах привозился провиант, разбрасывались листовки, перебрасывались в разные районы рев-отряды и даже разгружалась на вокзалах почта (см. "Приказы и распоряжения Военной комиссии Вр. К-та Г. Думы").

[6] Революционная автомобильная вакханалия потребовала очень большого расхода бензина, который во время войны ценился на вес золота даже в воинских специальных частях. То, что у переворотчиков под рукой оказались огромные его запасы снова говорит о блестящей подготовке революции.

[7] В доступной нам литературе мы не нашли никаких сведений о существовании в февральские дни "Союза офицеров 27 февраля", о котором писал Мстиславский в своей книге. Он сообщал только, что он был товарищем председателя этого "Союза", но не назвал даже председателя. Судя по запискам Э. Беннигсена в этот союз вошли те офицеры, которых вызвал в Г. Думу полк. Энгельгардт в день переворота: полковники — "младотурки" Барановский, Туманов, Якубович, Туган-Барановский и др.

Тот же Мстиславский в своей статье в журнале "Каторга и ссылка" (№ 6. 1929 г.) говорит и о существовании офицерского революционного союза в 1906-1908 г.г. он также указывает что в эсэровской партии наряду с "Крестьянским союзом" были еще "Военно-революционный офицерский союз" и "Всероссийский союз солдат и матросов". И об этих всех союзах нигде нет подробных сведений.

[8] Здесь интересно привести свидетельство Тырковой, которая в статье "Родичев" ("Нов. Жур." 38) пишет: «В начале войны Родичев сказал: "Россия будет разбита. Мы к войне с немцами не готовы". Другой раз свою политическую зоркость он проявил в потрясающие февральские дни. Это было в субботу 25 февраля 1917 г. Уже два дня улицы Петрограда были залиты толпой. Она ничего не предпринимала никаких требований не провозглашала, никаких плакатов не носила. Ее никто не разгонял». И это пишет "очевидец"!

«Мы с мужем завтракали в ресторане Таврического дворца вместе с Шингаревым, Степановым, Милюковым, Родичевым и ломали себе голову, что это революция или только преходящие уличные беспорядки, с которыми можно еще справиться...» — пишет Тыркова. «К нашему столику все время подбегали вестники, приносили сбивчивые городские новости. Родичев внимательно слушал и наконец тихо сказал: "Если это революция, то дарю не сносить головы..."».

[9] На третий день революции, т. е. 25 февраля (10 марта н. ст.) рабочие Трубочного казенного завода (на Васил. острове) продолжали работать, но у ворот завода постоянно собирались агрессивные группы, которые всяческими способами хотели не допустить работы на заводе, при чем между "демонстрантами" и рабочими происходили свалки и драки.

Т. к. это длилось несколько дней, директор завода вызвал войска, прибыла рота Финляндского полка под командой пор. Иосса, который сразу же энергично предупредил агрессоов о необходимости разойтись и не мешать работать на оборону, когда на его слова некоторые "демонстранты" ответили смехом и руганью, то он предупредил о применении оружия. Тогда из групп выделился один штатский и осыпал офицера и солдат новыми ругательствами. Пор. Иосс пристрелил штатского по фамилии Дмитриева, после чего все быстро разошлись, и Трубочный завод продолжал работать.

Этот эпизод характерен тем, что показывает, что далеко не все рабочие хотели бастовать и демонстрировать, к чему они везде принуждались силой, и что за день до переворота некоторые заводы еще работали, а войска исполняли свой долг. Надо также указать, что преследования и убийства определенных лиц и групп происходили и позже, но все это тщательно скрывалось февралистами. Интересно, что те же группы после большевицкого переворота преследовались и большевиками, и в этом, несомненно, была связь "февраля" с "октябрем".

Источник: Перекличка. Издание Отдела Общества Галлиполийцев в США. 1967, №№181-184.