Профессор Михаил Зызыкин

О ЦАРСКОЙ ВЛАСТИ В ВИЗАНТИИ В ОТНОШЕНИИ К ЦЕРКВИ

(Из книги М.В. Зызыкина «Патриарх Никон. Его государственные и канонические идеи». I ч. 1931 г.).

Суждения о Патриархе Никоне в литературе отражают на себе обычно игнорирование его собственных заявлений, тенденциозное вливание в иные его заявления смысла, которого он сам с ними не связывал. Много мешало правильному пониманию его взглядов на царскую власть как отсутствие сопоставлений их с теми святоотеческими источниками, из которых они вытекали, так и игнорирование того переворота в понимании полномочий государственной власти вообще и власти императора в частности, который произведен появлением христианства. Здесь-то мы и наталкиваемся на необходимость уяснения отношения к религии Римских языческих императоров, — отношения, легшего в основу Римских церковно-государственных отношений, отношения, пережившего даже признание христианства Римским государством, несмотря на то, что новая религия в принципе отвергала языческое понимание государства, как самодовлеющего союза. Но что такое была Римская государственная религия и Римское сакральное право, в каком отношении стояли к ним императоры, и в чем было отличие христианской религии? Разъяснение этого вопроса, о котором мы уже говорили, и являлось необходимым для уяснения и того, почему христианство, в лице своих святителей и ученых, не могло примириться с продолжением такого же отношения императоров к Церкви Христианской и способствовало проведению в Византийской государственной жизни иного типа отношений между Церковью и государством, который и был поставлен руководящим принципом многими христианскими писателями и христианскими императорами Византии. Встреча идей языческого Рима с христианским церковным мировоззрением и обусловила собой многовековую борьбу в понимании самой царской власти.

Церковь должна была бы после ее признания естественно занять тот уголок в римском государстве, которое занимало jus sacrum [священное, религиозное право] в языческом Римском государстве. Этого не случилось. Богооткровенная религия не могла обезличиться перед государством и потерять свою автономию во внутренних делах. Церковь и ее епископат не могли ограничиться положением понтификальной коллегии, и закон не мог заменить канон. Константин Великий отказался от права законодательства в делах культа. Когда донатисты апеллировали к нему на епископский суд, то он сказал: «Какая безумная дерзость. Они предметы небесные превращают в земные, апеллируют ко мне, как будто дело касается гражданских дел». Константин отделял дела церковные от дел гражданских и первых не подчинял государственному закону. Отцам, не присутствовавшим на Никейском Соборе, он писал об его постановлениях: «Устроенное по Боговдохновенному решению стольких и таких святых епископов с радостью примите, как Божественную заповедь, ибо все, что постановлено на Святых Соборах епископов, должно быть приписано Божественной воле». Собор для Константина был высшей церковной инстанцией, которая может судить самого императора pontifex‘а. Константин не вмешивался во внутренние дела Церкви; сами государственные законы он преобразовывал по возможности в духе Церкви (закон о родстве, о гладиаторах, боях и т. д.). Если сам Константин на практике не всегда оставался верен своей теории и порывался свою волю поставить над каноном, то на дальнейшем протяжении истории Византии мы постоянно встречаем борьбу против императорских покушений на ту систему церковно-государственных отношений, которая была санкционирована св. отцами Церкви.

В эпоху арианских споров сочувствовавший apианствy император Констанций хотел направить по своему усмотрению определения догматические и сами Церковные Соборы готов был уподобить понтификальным коллегиям, которые pontifex maximus мог собирать и распускать по своему усмотрению. Он считал императорскую волю выше апостольских и церковных постановлений. Когда на Миланском Соборе 355 года, судившем Афанасия Великого, епископы заметили, что нельзя судить отсутствующего епископа, то император ответил: «Моя воля — канон». Отцы собора приняли слова императора, как богохульство, и напомнили верховному понтифексу, что Давший Цезарю власть может и отнять ее, что император не должен смешивать церковных дел со светскими. Осия Кордубский писал императору: «Не вмешивайся в дела духовныя и не издавай декретов о чисто религиозных вопросах, но предоставь нам право учить вас в этом отношении; тебе Бог дал империю, нам управление Церковью, и подобно тому, как узурпирующий вашу царскую власть противится Божьему порядку, также, привлекая к вашему суду дела Церкви, вы делаетесь виновными в великом преступлении. Ибо написано: воздайте кесарю кесарево, Божие Богу. Не принадлежит нам управлять землею, а вы не имеете никакой власти приносить Богу ладан жертвы». И знаменитый епископ приводит пример царя Озии, которого Бог поразил проказой за вмешательство в священнические функции. Этот ответ показывал Констанцию, что его воля не может стать правилом для Церкви, и Констанций признал самостоятельность и неприкосновенность канона.

Хотя следующие императоры занимались охраной государственного закона от якобы покушении на него церковного канона, но и они уже не решаются ставить церковное право в границы языческого jus sacrum: старому Римскому принципу Reipublicae nihil amplius esse praestandum нанесен решительный удар. Златоуст заявляет, что Церковь не область кесаря, а Божия. Постановление государственной власти в делах религии не может иметь церковного значения. Только воля Божия может быть источником церковного закона. Носящий диадему не лучше последнего гражданина, когда он должен быть обличен и наказан. Церковная власть должна твердо стоять за свои права, если власть гражданская вмешивается в ее сферу. Она должна знать, что иные пределы царской власти, и иные — пределы священства, и последнее больше первой. Так охранял священник Азария права Церкви по отношению к иудейскому царю Озии, когда тот стал превозноситься выше своего достоинства и вошел в святая святых для воскурения фимиама. «Несть твое, Царь, да кадиши фимиам в святая святых; ты преступаешь пpeделы, присвояешь не данное тебе; посему ты потеряешь и то, что получил... Hecть твое кадити, но священникам. Это не твое, а мое. Похитил ли я твою порфиру? Не похищай же ты моего священства». «Видишь ли, говорить Златоуст, душу священника, исполненного великого дерзновения и высоких мыслей? Он не посмотрел на величие власти... Он готов был лучше положить душу свою внутри святилища, нежели взирать на оскорбление священных законов. Подлинно, нет ничего бессильнее преступающего Божественные законы, равно, как нет ничего сильнее защищающего Божественные законы (Сл. на раз. м. 1, 256-7) . Но Царь Озия не послушался, а надмеваясь гордостью, вошел в святилище, открыл святая святых и хотел курить фимиам. Что же Бог, когда таким образом священник был презрен и достоинство священника было попрано, и уже священник не мог сделать ничего, ибо дело священника только обличать и показывать дерзновение, а не употреблять оружие? Когда священник обличал, а Царь не послушался, но взялся за оружие и воспользовался своей властью, то священник сказал Богу: я сделал свое дело, больше ничего сделать не могу, помоги попираемому священству; законы разрушаются, правила ниспровергаются. Что же Человеколюбец? Он наказал дерзкого, и тотчас проказа взыде на чело его (2 Пар. 26:9) . Бог как бы начертал одушевляемый закон, который говорил: не делай того, чтобы не потерять того же» (Сл. на р. м. 1, 247-248) .

Григорий Назианзин говорил царю: «Закон Христа подчиняет вас нашей власти и нашему суду. Ибо и мы господствуем, и наша власть выше вашей».

Перед нами проходит ряд императоров, признающих самостоятельную от государства сферу Церкви, а с другой стороны — ряд св. отцов, защищающих ее от посягательства государей, на нее покушающихся.

Когда к императору Валентиниану обратились Фракийские и Вифинские епископы за дозволением составить Собор, он отвечал: «Я только мирянин и не могу вмешиваться в дела веры, это в вашей власти; собирайтесь, где хотите». Он презирал епископов, говоривших, что они следовали вере императора; такие, по его мнению, пренебрегают заповедью: «Воздайте кесарю кесарево и Божие Богу». Аркадий и Гонорий говорили: «Всякий раз, как идет дело о религии, судить должны епископы».

Император Маркиан, по словам Факунда, считал нечестивым и святотатственным вести какие-либо рассуждения после архиерейского решения и рассуждать о том, что обсуждено и правильно решено. Император Феодосий I, не допущенный в храм епископом Амвросием и подвергнутый церковному запрещению за умерщвление Солунцев, благодарил за научение и говорил, что понял разницу между императором и священством. Император Феодосий II, посылая комиссаров на Ефесский Собор, приказал в инструкции своим комиссарам не вмешиваться в рассуждения о вере, ибо никому из тех, кто не принадлежит к сонму святейших епископов, непозволительно вмешиваться в церковные вопросы. Однако, практика жизни не всегда соответствовала такому правосознанию и вызывала к жизни защиту Церкви со стороны епископата.

Святой Афанасий Великий предпочитал изгнание несправедливым требованиям арианствующих императоров. Василий Великий не склонился перед угрозами префекта, посланного императором для привлечения его к арианству. Св. Иоанн Златоуст, по выражению Сократа, пользовался свободой слова для обличения императрицы Евдокии и временщика Евтропия и возглашал превосходство священства над царской властью. Осия, по выражению Св. Афанасия, царские угрозы почитал дождевыми каплями и дуновением ветра. Когда Констанций уговаривал его подписаться под осуждением Афанасия, то он смело, не колеблясь отвечал императору: «Не вступай в дела церковные и не давай нам приказаний о них». Дионисий, Евсевий, Люцифер на Миланском Соборе с великим дерзновением, борьбой и угрозами убеждали Констанция не расстраивать дел Церкви, и Римского народоправления не смешивать с церковными постановлениями (цитаты из Афанасия Великого из Migne у Доброклонского) . Люцифер писал императору: «Подумай, поставлен ли ты судьей над нами; подумай, для того ли ты поставлен императором, чтобы нас своим оружием принуждать исполнять волю твоего друга-диавола; для тебя существует правило не только не господствовать над епископами, но и повиноваться их решениям настолько, что, если бы ты попытался уничтожить их определения, то подлежал бы смерти». Иларий писал императору: «Ты тиран не в человеческих, а в Божественных делах». Святой Амвросий говорил, что «то, что божественно, не подлежит власти императора». Он не боялся выступать против интриг императрицы Юстины и императора Валентиниана II, предпринятых ими в пользу арианства, и отказался, вопреки императору, вступить в прение с арианами, заявив, что епископам, а не свeтской власти принадлежит право решать вопросы веры. Когда император приказал в наказание отобрать храм, он отвечал: «Ни мне непозволительно отдавать его, ни тебе, император, принимать; ты не имеешь права вторгаться в частный дом; думаешь ли ты, что можно отнять дом Божий? Говоришь: императору все позволительно, все ему принадлежит; отвечаю: не превозносись, император, не думай, что имеешь какое-либо императорское право на то, что есть Божие. Не надмевайся, но, если хочешь дальше царствовать, будь покорен Богу».

Смысл всех заявлений императору от Афанасия Великого и других отцов Церкви сводится к следующему: «Перестань, умоляем тебя, вспомни, что и ты человек смертный, убойся дня судного, сохрани себя на оный чистым. Не вступайся в дела существенно церковные и не давай нам приказаний о них, а лучше принимай учение от нас. Тебе вручил Бог царство, а нам вверены дела Церкви Как восхищающий себе твою власть противоречит учредителю Богу, так бойся и ты, чтобы, захватывая в свои руки церковные дела, не подпасть ответственности в тяжкой вине. Написано: воздай кесарево кесарю и Божье Богови. Посему, как нам не позволено властвовать на земле, так и ты, Царь, не имеешь власти приносить кадило».

IV Вселенский Собор постановил: «Никакой прагматический указ, противный канонам, не должен иметь силы; должны преимуществовать каноны отцов». Эта резолюция Собора была принята для государства и императором Mapкиaном: «Мы лишаем силы и твердости все прагматические указы, противоречащие канонам, изданные из соображений фаворитизма или честолюбия».

По смыслу постановления IV Вселенского Собора воля императора не имеет для Церкви обязательного значения. Лишь сама Церковь может придать императорскому постановлению силу канона. Император Маркиан на IV Вселенском Соборе предложил проект правил на рассмотрение отцов с просьбой об его утверждении.

Но позже, в период монофизитских и монофелитских споров канон опять испытывает покушения со стороны императоров.

Папа Феликс III увещевает императора Зенона воздерживаться от захвата сфер церковной власти, чтобы не навлечь нарушением Божественного порядка несчастий и для Церкви, и для государства. «Важно, конечно, для благосостояния вашего царства, чтобы вы показали себя стремящимися подчинить в Божественных делах вашу императорскую волю авторитету священников и Иисуса Христа вместо того, чтобы стремиться к царствованию в Церкви; узнавать Божественную волю от тех, кто имеет миссию учить, а не объявлять ее самим, сообразовываться с порядком, установленным в Церкви, вместо того, чтобы представлять ей предписания чeлoвечecкогo права и желать возвышаться из желания господства над Божественными декретами и святыми учреждениями Церкви, перед которыми вы должны смирять, согласно с волей Божией, ваше чело в благочестивой преданности из страха оскорбить, нарушая Божественный порядок, величие Божественного строя».

Императоры Зенон и Василиск издавали вероисповедные указы, не считавшиеся достаточно с определениями IV Всел. Собора, якобы в целях восстановления общественного спокойствия, стражами коего они себя почитали. Это было восхищение императорами на себя того, что не дано императорам, хотя это вторжение и не имело, может быть, принципиального характера: уже со времен императора Грациана императоры не именовались верховными pontifex‘ами; таковым не считал себя и император Юстиниан. Однако, на практике он создавал систему, которая таила в себе опасности для канона в силу языческой традиции pontifex maximus‘а, не легко вытесняемой из жизни, дававшей почву для злоупотребления императоров при забвении того положения, что они не могут простираться на область церковных отношений после признания христианства государством. Правда, в новеллах Юстиниана каноны считаются почти такими же священными, как догматы веры. В церковной сфере определения Церкви почитаются имеющими силу сами по себе, отступления от них судятся самой Церковью. Юстиниан делал более того; он включал определения Церкви в свод государственных законов, через что они становились под охрану не одного церковного, но и государственного закона. 137 Новелла признает разницу между каноном и законом. Закон ограждает общественную безопасность и вверен императору, а установление канонов и надзор за их наблюдением вверен епископам. Codex Just. tit. 2 lex 12 считает императорский закон по внутренним делам Церкви, противный церковным канонам, не имеющим силы. Однако на ряду с этими постановлениями, дающими торжество канону, у Юстиниана воскресает на практике и старый Римский принцип: «Что угодно повелителю, то имеет силу закона», благодаря фактическому вмешательству императора во все церковные дела. Кроме того, делаясь законом, канон теряет свою обособленность, а всевластный император, комментируя канон, ставший законом, через это возносится сам над каноном; он получает возможность по-своему раскрывать содержание канона. Сам Юстиниан, на основании веры и определения канонов, развил необыкновенно широкую деятельность. Нет такого правоотношения к Церкви, на которое не простиралась бы деятельность императора Юстиниана. Определение иерархического порядка Патриархов, правила избрания, поведения и взаимоотношения епископов, клириков, монахов, наказание клириков, церковные имущества — все подверглось его регламентации. Епископы получали обширнейшие полномочия по государственным делам; права их по надзору за управлением наместников в провинциях были чрезвычайно обширны; они имели право надзора за правосудием, за тюрьмами, принимали отчет от провинциальных наместников и т. д. Одним словом, установленная в предисловии к VI Новелле симфония Церкви и государства испытывала иногда на практике искажение своего истинного смысла. Эта симфония не может мыслиться иначе, как в смысле подчинения целей государственных целям церковным; государство призывается в ней стремиться к усовершенствованию принципа права принципом надправовым, принципом правды, олицетворенным Церковью. Но у Юстиниана государство на практике иногда подавляло Церковь, как бы давая ей место внутри себя, и через императорскую власть поглощало de facto, если не de jure, ее в себе.

На эту систему дал отповедь епископ Факунд Гермианский в таких словах: «Лучше светской власти держаться внутри своих пределов. Всякое дело имеет свои мастерские и своих мастеров. Не стучат наковальни в ткацкой, и огонь там не трещит в горнах. Если дела дворца не переносятся в Церковь, то как можно переносить церковный дела во дворец». Церковь не приняла системы поглощения ее государством и в том скрытом виде, который иногда вкладывался в понятие о системе государство-Церковь — двух частях одного и того же организма.

Противовесом этого возрождавшегося на практике Римско-правового понятия о государстве, как высшем принципе жизни, и императоре — верховном понтифексе, столь живучего, что отклики его слышатся на протяжении столетий, явилась теория, напоминающая взгляды Библии и Израиля. Эта теория дает твердый фундамент для самостоятельной жизни канона, так что самая борьба против канона принуждена взять другие точки отправления и опираться на новые основания. Императорская власть уже не может отменить канон во имя всемогущей государственной власти, как высшего принципа в сравнении с Церковью, и принуждена прибегать для защиты прав императора к церковному принципу иерархического достоинства императора, который выставляется как первосвященник. У Drapeyron (L’empereur Heracle et Empire Byzantin au VII siecle) говорится о появлении во времена императора Ираклия (610-649) сочинения Георгия Писида De Expeditione Persica, где автор в элементы Римские вводит уже элементы иные, излагает Эклезиаста и дает учение о Боге, Владыкe Израиля, и о царе — Его «наместнике» (с. 60-66):

«Ведь, что такое Царь? Не есть ли только наместник Божий, оруженосец, второй после Бога вождь народа. Царь получил свою власть от Бога, а рядом с царем Патриарх» (с. 61)

Посягательства императоров на каноны не прекраниились и после Ираклия. Как раньше борьба с ними была борьбой против традиции pontifex maximus‘а — императора или всемогущества государства, так после началась борьба против первосвященнического положения императора, получаемого якобы от Церкви. Против этой теории боролся Максим Исповедник.

«Не дело императора вмешиваться в дела Церкви», — учит он. «Отцы ясно высказали, что исследование и определение церковного учения принадлежит священникам. Может быть, ты скажешь: разве каждый христианский император не священник. Я утверждаю — нет. Он не стоит у алтаря, он не носить знаков священнического достоинства — омофора и Евангелия, но знаки Царя — венец и диадему». Когда императоры ссылались на пример Мельхиседека, то Максим говорил, что если император — Царь и священник, как Мельхиседек, то, как Мельхеседек он должен быть без отца и без матери (без начала дней своих). Когда противопоставляли ему, что власть императора простирается и на Церковь, что без его повеления Собор не имеет силы, то Максим спрашивал, какое правило говорит, чтобы признавались только Соборы, созванные повелением императора: святые и истинные Соборы те, которые санкционировали правые догматы.

Папа Григорий Двоеслов писал императору Льву: «Ведаешь, Царь, что догматы Св. Церкви не царю принадлежат, но архиереям, которые безопасно имеют догматствовать. Посему архиереям вверены Церкви, и они не входят в дела правления народного. Пойми и заметь это... они должны воздерживаться от народных дел, т. е. от дел политических», а цари подобно не должны входить в дела церковные, но заниматься вверенными им (т. е. гражданскими). Совещание же христолюбивых царей и благочестивых архиереев составляет единую силу, когда дела управляются с миром и любовию».

Иоанн Дамаскин боролся против тиранического восхищения священства императором Львом III. Поставляя дела веры и Церкви в ряд общегосударственных дел, Лев III или своей властью без согласия Патриарха делал распоряжения о них, или в случаях особой важности поручал обсуждению Сената вместо представления их в Собор; еще произвольнее Лев III распоряжался патриаршими и епископскими кафедрами, вынудил отречение от кафедры у Константинопольского Патриарха Германа, не желавшего подписать угодный императору эдикт, поставил другого Патриарха, ссылал многих Епископов, преданных Православию, и совершал избрание в клир (Из речи Дамаскина во II Or. de imag.) . Так поступал и Лев IV, и Константин V. Однако, церковным требованием оставалась всегда самостоятельность Церкви в круге дел, ей принадлежащих; в качестве принципа оно вошло и в императорское законодательство и никогда не умирало в сознании. На практике, конечно, не прекращались вторжения императорской власти в церковную сферу, но, когда ослабевала в защите Церкви иерархия, выступало монашество. Уже Максим Исповедник в VII веке выступает не из рядов иерархии, также в VIII веке Иоанн Дамаскин и особенно Феодор Студит.

Иоанн Дамаскин говорит: «Никто не мог бы убедить меня, что Церковь должна управляться законами императоров. Она управляется учреждениями, которые передали нам наши отцы либо письменно, либо устно».

Он писал в Or de imag. II: «У императоров нет власти давать законы Церкви... Что говорит Божественный Апостол? «И овых убо положи Бог в Церкви первое апостолов, второе пророков, третье пастырей и учителей к совершению Церкви» (I Кор, 12:28), не сказал «императоров». И еще: «Не императоры глаголаша нам слово Божие, но апостолы и пророки, пастыри и учители. И Давиду, положившему в сердце своем создать дом Божий, Бог сказал: «не созиждешь Мне дома, потому что ты — муж кровей» (I Парал. 28:2) . «Воздадите убо всем должная, взывает Апостол Павел, ему же честь — честь, ему же страх — страх, ему же урок — урок, ему же дань — дань» (Рим. 13:7). Долг императора есть государственное благоустроение, а церковное устройство есть дело пастыря и учителя. Насильственное вторжение сюда есть разбой, братие. Когда Саул раздрал одежду Самуила, то что случилось с ним? Раздрал Бог царство его и передал кротчайшему Давиду (I Цар. 15:21-28) . Илию преследовала Иезавель и кровь ея полизаша свиньи и псы (III Цар. 19:2 и 21:23) . Ирод убил Иоанна и умер, съеденный червями. И ныне Блаженный Герман, жизнью и словом блистающий, истязан и сослан и очень многие епископы и отцы, имен которых мы не знаем. Неужели это не разбой? И Господь, когда приступили к Нему книжники и фарисеи, искушали Его и, думая уловить Его словом, спрашивали, надо ли давать кесарю подать, отвечал им: «Воздайте кесарю кесарево и Божие Богу». Мы повинуемся тебе, император, в том, что относится к делам нашей жизни: в отбывании повинностей, податей и пошлин, в чем управление делами нашими вверено тебе; но для устроения церковных дел мы имеем пастырей, глаголавших нам слово и передавших нам церковное законоположение. Не будем же преступать вечных пределов, которые положили отцы наши, но сохраним предание, как приняли: ибо, если начнем здание Церкви, хотя и в малом чем, трогать, мы понемногу разрушим все целое».

Феодор Студит говорил Императору Льву V: «Внемли тому, что через нас говорит Божественный Павел о церковном благочинии и убедившись, что не следует императору ставить себя судьей и peшителем в церковных делах, последуй апостольским правилам, если признаешь себя православным. Он говорить так: «Положи Бог в Церкви первое апостолов, второе пророков, третье учителей (I Кор. 12:28) . Вот те, которые устрояют и исследуют дела веры по воле Божией, а не император; ибо Св. Апостол не упомянул, что император распоряжается делами Церкви». «Так ты меня извергаешь из Церкви?» спросил Лев V. «Не я, отвечал Феодор, но Божественный Апостол Павел; если же хочешь быть ее сыном, то никто не мешает этому, только следуй во всем духовному отцу своему патриарху Никифору». Лев V держался иконоборческой ереси, держась иконоборческого Собора 754 года под председательством Патриарха Иоанна Грамматика. Но православные отказались пересматривать постановления VII Всел. Собора. Когда император предложил совместное собеседование и себя в посредники, то епископ Емилиан говорил, что не дело мирян разбирать церковные вопросы, подлежащее ведению церковной власти. Феодор Студит упрекал императора за нарушение церковного мира и возобновление ереси, писал о давности иконопочитания, о недопустимости диспута с противниками при пристрастии императора и говорил то, что писано выше. Когда в другой раз император Михаил после подавления восстания 821 года хотел устроить собеседование православных с иконоборцами, он восстал против этого и пояснил свой образ действий в одном из своих писем: «Ныне царствующий император говорит, что он не будет судьей в споре. Ни мы, ни достославный наш архиерей не допустили этого, как незаконного и чуждого. Это и справедливо.., ибо здесь речь не о мирских и плотских делах, судить о которых может власть императорская и мирской суд, но о Божественных и небесных догматах, что вверено не иному кому-либо, а тем, коим сказал Сам Бог Слово: Еже аще свяжете на землe, будет связано на небесах, и еже аще разрешите на земле, будет разрешено на небесах. Кто же те, кому это вверено? Апостолы и их преемники. Кто же эти преемники? Римский первопрестольник, Константинопольский, Александрийский, Антиохийский, Иерусалимский. Это пятиглавая власть Церкви. Им принадлежит судить о Божественных догматах. А дело царей и правителей защищать и соутверждать определяемое и примирять плотские разногласия, другого же ничего им не дано от Бога». Феодор считал, что для разрешения вопроса о Патриарxе Никифоре надо составить Собор четырех Патриархов или же третейский суд Римского папы в силу правила: «Если уклонится один из Патриархов, то должен принять исправление от равных ему, как говорит божественный Дионисий, а не судиться императором». Феодор настаивал на недопустимости суда светского в церковных делах, ссылаясь на Григория Богослова, на Апостола Павла. Последний в послании к Римлянам говорит, что мирским начальникам дан от Бога меч (Рим. 15:3-4), а власть Божественных догматов, отлучения и разрешения от Св. Духа дана Апостолам (Ин. 20:20-23 и Mф. 18:18), а сказанное им сказано в их лице и преемникам до настоящего времени. Допускать мирских начальников до таких дел, значит отказывать Апостолам в данной им от Св. Духа власти. И как могут постигать высокие истины те, кои не имеют должного совершенства в жизни? Послушай слова Апостола (I Кор. 2:6-8): «Видите-ли, что мирские начальники распяли Господа славы; если и теперь допустить мирской начальнический суд относительно Его икон, то это не иное что значило, как опять Иудейство и суд Пилата». Надо сказать, что Феодор Студит не имел епископского сана, и потому не выступал с открытым обличением на царей и Патриархов, но прерывал с ними общение, чем с успехом и воздействовал. Феодор стремился установить взаимоотношения Церкви и государственной власти на началах их равноправия и самостоятельного действия в пределах своего ведомства при взаимном согласии. Он не домогался в духе папистов для Церкви господства над государством и для церковной власти верховной роли в государственных делах. Его идеал начертан в творениях других Св. Отцов и учителей Церкви и усвоен Византийским законом. «Бог даровал христианам эти два дара — священство и царство, — ими устрояется, ими украшается земное, как на небе; поэтому, если какое-либо из них будет недостойно, то и все необходимо подвергается опасности. Итак, если хотите доставить вашему царству величайшие блага и через ваше царство всем христианам, то да получит и Церковь себе представителя равного сколько возможно вашей царской доблести, дабы радовалось Небо и веселилась земля». Так писал он императору Никифору в 806 году. Феодору Студиту пришлось противопоставить свое понимание царской власти пониманию императоров-иконоборцев. «Я — Царь и священник», пишет Лев Исавр, и это не метафора, а определенная политическая программа, внешним выражением которой было гонение на иконы, вторжение в канон.

В программе Исавра государство не стоит над Церковью, оно облечено священным характером, но сам то император ставится над Церковью. «Воля моя — канон», говорить Лев, но не в том смысле как Констанций, не потому, что государство выше Церкви, а потому, что будто император сам — епископ. Закон по Эклоге — Божие откровение. Монах Феофан правильно назвал императора Льва единомышленником халифа. Самая система церковно-государственных отношений у иконоборцев отразила на себе сарацинские влияния из Дамаска; а там император — пророк и царь. На страницах Эклоги есть признание императора Льва, что он, а не Патриарх, пасет стадо Христово по слову Апостола Петра...

Теория царя-первосвященника не исчезла навсегда после ее опровержения в VII веке; она была слишком удобна для оправдания вторжения Царей в церковную сферу; и она воскресла в связи с установлением в X веке миропомазания Императоров при короновании, в котором она получила новое обоснование; ее несколько обновил канонист Вальсамон, уравняв, в толковании на 12 Анкирское правило, Царя и архиерея по миропомазанию. Еще в другом направлении то течение мысли, которое склонялось к цезарепапизму, хотело сделать брешь в окончательно установленном в Византийском законодательстве приоритете канона над законом. Был поставлен вопрос, обязателен ли канон для исполнения его в применении к самому Императору, нельзя ли его не применять в отношении к самому Императору.

По этой теории царя-первосвященика в ее обновленном виде, Царь является уполномоченым на совершение всех архиерейских действий, кроме священнослужения. Теория эта является воспроизведением в христианском государстве древнеримского языческого положения pontifex maximus’а и в основе своей имеет смешение двух порядков — светского и церковного, при котором глава одного порядка тем самым считается главой другого. Христианство раз и навсегда прекратило это смешение и отделило кесарево от Божьего; Церковь, правда, может сама давать положение в своей сферe любому гражданину, и, как мы показали в своей книге «Царская власть и закон о престолонаследии в России» (с. 47-57), она давала Византийскому Императору положение депутата, равносильное дьяконскому сану; она признавала в силу этого за Императором известные права и по учаcтию в Богослужении, но это положение имеет мало общего с положением pontifex‘а, занимающего высшее и руководящее положение в религии. Церковь, как совершенно самостоятельное общество, установленное свыше, имеет свою собственную иерархию, основанную на благодатных полномочиях Св. Духа, и в своих таинствах и обрядах имеет молитвы, которые определяют положение посвящаемого в иерархическую степень или должность; эти молитвы указывают и свойство даров низводимых на рукополагаемого. Полномочия церковной власти, присущие ей, как таковой, — священного характера; они заключаются в учительстве, священнослужении и пастырстве; права церковного законодательства, надзора и суда, как основанные на первых и неявно в них содержащиеся, являются производными полномочиями. Без хиротонии, сопровождающейся произнесением соответствующих молитв, низводящих соответственные дары Святого Духа, нет и даров на церковное законодательство, управление и суд.

Между тем дары, низводимые при короновании Царя, совершенно иные; они относятся к управлению царством и защите Церкви, и даров учительства и пастырства, и вытекающих из них прав внутреннего церковного законодательства и управления, в себе не заключают, как это мы увидим далее при анализе основных церковных полномочий. В свою очередь, положение диакона дает только известные права по Богослужению, т. е. священнодействию, но не заключает в себе ни пастырских, ни учительских полномочий, включающих в себя неявно церковно-правительственные полномочия. Иоанн Дамаскин и Феодор Студит подробно осветили, что цари апостольских полномочий не получали. Церковь признает царскую власть установлением Божественного Промысла, но только епископскую власть признает учрежденной непосредственно Самим Воплотившимся Богом. К царской власти относится сказанное Богом: «И я даю тебе царя в гневе Моем и отниму в негодовании Моем» (Ос. 13:11); вечный же характер Церкви запечатлен Самим Спасителем в словах: «Ты еси Петр, и на сем камени созижду Церковь Мою, и врата адовы не одолеют ю». Высший характер церковного союза ставит и нормы его выше в духовном отношении норм государственных.

В этом отношении показательны споры Студитов с Патриархами Никифором и Парфением из-за эконома Иосифа и дело патриархов Николая Мистика и Евфимия. Эти дела интересны тем, что они рельефно обнаруживают два течения в понимании вопроса об обязательности канона. Соблазном в первом деле был эконом Иосиф, противозаконно давший блогословение на брак сына императрицы Ирины, прогнавшего свою законную жену и прелюбодейно сошедшегося с другой женщиной после того, как в благословении на новый брак отказал императору Патриарх Тарасий. Хотя Патриарх Тарасий подверг Иосифа отлучению, но не выдержал до конца, и, хотя и против воли, принял Иосифа в общение, ибо ему император угрожал поднятием подавленного иконоборческого движения. Принял его в общение и Патриарх Никифор, принужденный императором Никифором, силой захватившим царство и изгнавшим блаженную Ирину. После гибели императора Никифора и его сына Иосиф был подвергнут отлучению Патриархом Никифором, и только тогда Феодор вступил в общение с Патриархом. Дело Льва Мудрого заключалось в том, что он вступил в четвертый брак, а Патриарха Николая Мистика незаконно изгнал за недозволение 4-го брака, назначив на его место Патриарха Евфимия.

Феодор Студит мотивировал в письмах свое уклонение от общения с нарушителями канонов — Патриархами, которые допустили в общение эконома Иосифа, совершившего незаконное бракосочетание сына императрицы. Так он писал Феоктисту Магистру: «Непозволительно, господин, ни нашей Церкви, ни другой, делать что-либо противное законам и правилам, потому что, если это будет дозволено, то тщетно Евангелие, напрасны правила». А Патриарху Никифору он писал: «Те, которые дерзнули открыто нарушать Евангелие и не хотевших нарушать его предали анафеме, станут ли заботиться о правилах, хотя и запечатленных Духом Святым, и хотя определением их решается все относящееся к нашему спасению... Впрочем, для чего я говорю о правилах и делаю различие? Говорить о них и об Евангелии Христовом — одно и то же... Посему Василий и равные ему святые принимали эти правила, как апостольские, и следовали им, нисколько не изменяя их, но дополняя по нужде... Не вполне православный тот, кто, по-видимому, содержит правую веру, но не руководствуется Божественными правилами».

А Патриарх Николай Мистик в письме к Римскому Папе объяснял свое сопротивление Императору: «Что мне было делать при таких обстоятельствах? Молчать и спать? Или мыслить и действовать так, как подобает другу, заботящемуся в одно и то же время и о чести Императора, и о церковных постановлениях? И вот мы начали борьбу с Божьей помощью; правителей мы убеждали не увлекаться тем, что свойственно неумеющим управлять собой, но великодушно переносить случившееся с благой надеждой на Христа Бога нашего; а у него (императора) мы касались не только колен, но и ног, просили, убеждали, почтительнейше представляли, как царю, не все дозволять своей власти, а помнить, что есть Сидящий превыше его могущества, источившей за Церковь Свою Пречистую Кровь»; присовокупил и следующее: «Чадо мое и Царь, подобало тебе, как богомольцу и прославленному от Бога паче других мудростей и другою добродетелью, довольствоваться тремя браками: может быть, и третий брак был недостоин твоего царского величества, но священные каноны не отвергают совершенно третьего брака, а снисходят, хотя и брезгуют им, для четвертого же брака что может служить оправданием? Царь, говорят, есть неписанный закон, но не для того, чтобы беззаконничать и делать все, что вздумается, а для того, чтобы по своим неписанным деяниям быть тем, чем является писанный закон; ибо если Царь будет врагом и супостатом законов, то кто же будет их и бояться? Говорил я и многое другое, что излишне было припоминать... я убеждал, умолял...» Как известно, император не послушался Патриарха, перевенчался с Зоей, но Патриарх лишил сана священника, его венчавшего, и запретил императору вход в церковь. Хотя легаты папы ради домостроительства признали брак императора законным, но Патриарх Николай Мистик этого не признал и отрекся от престола. В своей грамоте он заявил, что «великий и небесный дар патриаршества он получил не от Царя, а единой милостью Божией, что он покидает свой престол потому, что император своими неканоническими деяниями делает невозможным управление Церковью». Он назвал четвертый брак скотским состоянием и сказал, что государь нимало не освобождается от исполнения законов и церковных канонов. После смерти императора в 912 году преемник Патриарха был заточен, а Николай Мистик восстановлен в патриарших правах, а вопрос о четвертом браке был принципиально решен в смысле Патриарха Николая Мистика. Впрочем, сам Николай, как и Златоуст, не признавали своего низложения церковно действительным. В этих спорах выявилось принципиальное разногласие. Одни ли догматы обязательны для Царя, или также и каноны. В этой именно плоскости ставился вопрос и у нас Никоном, требовавшим соблюдения царем канонических постановлений о церковном суде и поставлении иерархов.

Также поступил Патриарх Игнатий, отлучивший от Церкви кесаря Варду за то, что тот прогнал жену и вступил в преступную связь со снохой. Также поступил и Патриарх Арсений, отлучивший императора Михаила Палеолога за ослепление малолетнего престолонаследника.

XI, XII и XIII век знают ряд споров о правах императоров в церковных делах; так, при императоре Константинe Дукe, во второй половине XI века возник вопрос о праве императора возводить Епископии на права Митрополий. Причем сам император почитает «святотатственным раздавать митрополичьи троны, ибо порядок кафедр определен Апостолами и Св. Отцами, а что такое царское постановление рядом с каноном? Какое Царь имеет право изменять кафедры, которые Бог определил через Святых достохвальных Апостолов и Богоносных отцов? Если Царь стоит со страхом и трепетом в то время, когда иерей сидит, то каким образом стоящий может дать сидящему высший престол?.. И это относится не только к митрополитам и епископам, но и к бедному священнику, управляющему волами и пасущему скот, каким был иже во святых великий Спиридон, всем известный». И Константин кончает так: «Быть может, кто пожелает вводить новое, порицать и изменять каноны Св. Апостолов и богоносных отцов, мы же не имеем такого обыкновения»...

Это не мешало Византийским императорам на практике злоупотреблять своей силой и смещать Патриархов по своему произволу; однако, это всегда осознавалось Церковью как отступление от надлежащей нормы, и церковный писатель XV века Симеон Солунский пишет (Пихлер. I, 417-418): «Многие благочестивые цари, как напр. Константин Великий, богато одаряли епископов и оказывали им различные почести. Теперь же случается совсем противное. Епископ не удостаивается никакой чести ради Христа, а скорее достигает бесчестия; он считается неизмеримо ниже императора, получающего от архиерея благословение, епископ в настоящее время падает ниц перед императором и целует его правую руку. Освященными устами, которыми он недавно прикасался к Священнейшей Жертве, он рабски целует мирскую руку, назначение которой держать меч, и, о, срам! — епископ стоит, когда император сидит. Для епископа, как наместника Церкви, все это неприлично и посрамление простирается на Самого Христа. Эти нелепые обычаи введены впрочем не самими императорами, но льстецами, которые безрассудно внушают им, чтобы они во зло употребили Божественное, чтобы они присваивали себе власть и поставлять, и низвергать епископа. Увы, какое безумие! Если низвержение епископа необходимо, то должно совершать это через Святого Духа, Которым освящен епископ, а не через мирскую власть. Отсюда-то все наши беды и несчастья; отсюда-то мы сделались предметом презрения всех народов. Если мы будем воздавать кесарю кесарево, a Божие Богу, то благословение Божие будет почивать на всем; Церковь получит мир, благосостояние государства возрастет».

Рассматривая воззрение Византийских канонистов и писателей об императорской власти, мы могли видеть, что на протяжении времени от императора Константина до XV века, до времени падения империи, когда кончается история соотношений Церкви и христианского государства Византии, наблюдаются два течения мысли: одно под различными основаниями стремится продолжить древне-Римскую традицию божественного Августа pontifex maximus‘а, а другое выходит из сознания глубокого различия Церкви и государства, и, не отвергая покровительства Церкви со стороны государства, твердо охраняет самостоятельность церковного союза от захвата его функции властью светской. Оно может ставить царя в особое положение в Церкви ввиду его обязанности по защите Церкви, возлагаемой на него в акте коронования, но не может признавать за ним таких прав, которые предполагают наличность апостольской преемственности и наличность благодатных даров на осуществление прав священнослужения, учения и пастырства, и основанных на них прав законодательства, надзора и суда в сфере церковной. Если на стороне первого течения мы встречаем имена арианствующего императора Констанция, иконоборческого императора Льва Исавра, канониста Вальсамона, изощрившегося при Византийском дворe, Болгарского епископа Димитрия Хоматина и проч., то на стороне другого перед нами проходят Св. Иоанн Златоуст, Св. Максим Исповедник, Св. Феодор Студит, Св. Иоанн Дамаскин и др. Внутренняя ценность второго течения находит себе подтверждение и во внутренней ценности мужей, благоугодивших Богу и запечатлевших свои суждения мученическим исповедничеством. Второе течение было усвоено Церковью. Мы увидим, что оно имело своих представителей и в России, а наиболее ярко было освещено теоретически и исповедано практически Патриархом Никоном; первое давало себя знать в злоупотреблениях Византийского двора. Чтобы уяснить правоту второго, надо вникнуть в те права Церкви, которые ей присущи, как таковой, через анализ данных ей Спасителем полномочий.