Протоиерей Николай Депутатов

РЕВНИТЕЛЬ БЛАГОЧЕСТИЯ 19-ГО ВЕКА
ЕПИСКОП ФЕОФАН ЗАТВОРНИК

(Кандидатское сочинение студента 4-го курса Богословского факультета Института св. Владимира в г. Харбине Николая Депутатова. Харбин, 1938 г.)

«Дух Христов — дух готовности все
терпеть и благодушно нести все скорбное.
Утешность, гонор, пышность, довольство
чужды его исканий и вкусов»
(Епископ Феофан).

Введение.

Есть прекрасная русская поговорка: «с кем поведешься от того и наберешься». Дружба с хорошим автором-писателем постепенно преобразует любителя-чтеца, изменяет его мысли, взгляды и создает созвучное данному автору настроение.

Такое увлечение хорошим писателем развивает в нас и мысли хорошие и чувства добрые. В конце концов от постоянного изучения избранных творений, мы с годами приобретаем ту или иную степень совершенства, которыми богат был гениальный писатель.

Одним из самых славных и гениальных духовных писателей XIX века был Святитель Феофан Затворник.

В одном месте его творений, им была высказана мысль, что «святые не родятся на земле, а они образуются подвигами самоиспытания, занятиями усильными ума и воли», ибо несомненно то, как это и сказано у Аввы Дорофея: «что человек имеет здесь, то исходит с ним отсюда, и то же будет иметь и там», т. е. что приобрел здесь, с тем ты и уйдешь в загробный мир.

Таким образом, ради приобретения святого настроения, ради совершенствования ума и воли необходимо нам избирать друзей-авторов, из творений которых можно было бы непрестанно черпать воодушевление и брать силу на дело вечного спасения.

Кстати, здесь же нужно заметить о странном и неосновательном некоторых лиц возражении на мысль мою писать о свят. Феофане. Лично меня это несколько не удивляет, ибо, по данному вопросу, этими лицами руководило, очевидно, или полное невежество, или самое смутное представление о русской духовной литературе. О Пушкине, Достоевском, Толстом можно писать буквально сотни томов, а великого святителя-затворника и его дивные труды можно и не вспоминать. — Где же тут здравый разум... — Старая закваска позитивизма еще бродит в этих так наз. «умных» головах...

Приступая к исследованию жизни и трудов епископа Феофана, я должен признаться, что с юношеских лет питал к нему самое горячее чувство любви и преклонения.

В возрасте шестнадцатилетнем, я уже имел его некоторые главные сочинения, выписав их лично из столицы. Во дни революции, гражданской войны и на пути нашего белого движения от Волги на Восток: чрез леса и горы Урала, чрез Тургайскую степь, от Китайского Туркестана и до Харбина — я имел, как путеводную звезду, его чудные творения. И во все трудные и печальные минуты жизни моей — они были для меня величайшим утешением и ободрением. Теперь же я в особенности утешен, имея почти все, что вышло в печати написанного рукою великого святителя. В строках его творений я нахожу неиссякаемый источник духовного подъема, углубленность в себя и устремленность в высь небесную. Это удивительное свойство его писаний сохраняется во всех творениях, вышедших с его именем. Этот дар Божий реально вами воспринимается при чтении. Так и чувствуется помазанность преосвященного автора.

С каким сожалением приходится бросать книги большинства современных духовных писателей, лишь только потому, что нет у них, не чувствуется в них той помазанности, которая и есть главная сила, несущая жизнь в слове, приковывающая внимание и услаждающая сердце.

Как ни блестящ слог, как ни грандиозна постановка вопросов с глубочайшей попыткой раскрытия их, но все это не назидает, не трогает и не услаждает божественной помазанностью сердца. Богословствование некоторых современных профессоров очень и очень далеко отстоит от единого на потребу: духовного бодрствования и трезвения. Умствования их, может быть, и прекрасны, но они лишены той всепобеждающей силы, которою преисполнены творения епископа Феофана. Благодать назидает, а где она? — Конечно не в гордом, пытливом богословствовании, а в смиренном сознании своей немощи.

В наши дни это особенно заметно, ибо яд безбожного века проникает в сердца не только неверующих, но и верующих. «Поэтому ныне удержу нет от совопросничества», пишет святитель Феофан. «Все требуют доводить до ясного разумения. И слушать ничего не хотят... вынь, да положь. Как Бог один и троичен? — Как Бог Сын воплотился, будучи беспределен? — Как Божия Матерь Приснодева? — Как хлеб и вино — Тело и Кровь Господа?.. Да и все устроение нашей веры и Церкви таинственно... и все это подай и объясни. Умишко наш — комар, а все пищит. — Спаситель сказал: никто не знает, что есть Сын, токмо Отец; и никто не знает, что есть Отец, токмо Сын. То же и о Св. Духе разуметь должно. Зачем же сюда лезть со своим мудрованием. То же и о всем надо смиренно подчиняться определениям веры, исшедшим из уст Божиих, хотя то и непостижимо для ума. Если бы вам кто сказал: упритесь-ка плечем в дом и сопхните его под гору. Стали бы вы это делать? А если бы стали, не подумали бы про вас, что у вас голова не в порядке... Вот этого приговора заслуживают все, кои пытаются разгадать тайны Божии, о которых Сам Бог сказал, что они непостижимы. Ныне мы верою ходим, а не видением».

Прав был святитель Феофан, когда писал о том же и про монахов богословствующих о высоких тайнах и видениях. Конечно, он разумел тех, кто исключительно отдавались возвышенным умствованиям, или об этом только и писали всю свою жизнь: «Ну, монахи полезли на небо звезды считать; а забыли про грехи, кои следует оплакивать».

Владыка Феофан этими словами характеризует все направление своих трудов. Во всех писаниях, он имеет в виду, главным образом, нравственное назидание: как преодолеть в себе греховные склонности, как очистить сердце, воспитать волю, стяжать Духа Святаго.

Потому то и сообщается во всех его писаниях эта помазанность и царственный характер ея. А как следствие такого характера, все написанное им имеет некую власть апостольскую в себе, растворенную кротостию отеческой и строгостию пророческой.

Прекрасно им изображено действие благодати и состояние облагодатствованного человека: «Подобно тому, как огонь, проникая железо, не внутри только железа держится, но выходит наружу и огненную свою силу являет ощутительно для всех; так и благодать, проникнув все естество наше, становится потом осязательно видимою для всех. Все приходящие в соприкосновение с таковым облагодатствованным, чувствуют присущую ему необыкновенную силу, проявляющуюся в нем разнообразно. Станет говорить он о чем-либо духовном, все у него выходит ясно, как среди дня; и слово его идет прямо в душу и там властно слагает соответственные себе чувства и расположения. Да, хоть и не говорит, так веет от него теплота, все согревающая, и сила некая исходит, возбуждающая нравственную энергию и рождающая готовность на всякого рода духовные дела и подвиги» (Собр. писем).

Значению же ума он не придает большой силы: «Есть умовая жизнь и вера умовая, в умственных представлениях движущаяся и деятельность умовая по определениям ума. И эта жизнь не настоящая. Сердца тут нет»... (Прим. зап. добр. мыслей, 40 стр.).

А относительно знания и веры, пишет он интересующемуся этим вопросом одному лицу в таких выражениях: «Вера не всезнание, а лишь верное знание и обладание тем, что необходимо для спасения. Вера спасает, и мудрецами делает лишь в деле спасения. Прочая мудрость бывает ли при ней, или не бывает — дело безразличное» (1121 п.).

Таким образом, формальному, дискурсивному, т. е. разсудочному знанию он отводит незначительное место в своих творениях. Для него христианство прежде всего живая действительная сила — сама жизнь, а высшее духовное бытие — предмет непосредственного сознания. «Попробуй, — начни жить во-истину по-христиански, вкуси истинной жизни — и тогда тебе не нужно ни доказательств, ни рассуждений»... «Путь же научный очень, очень долог и труден, и, что особенно замечательно, помещаясь в голове, оставляет сердце самому себе, своему своенравию и свободе. Путь веры искреннее, живее, многоплоднее и общедоступнее».

По истине, нравственная сила не в диалектических умопомышлениях, а в искренней христианской любви. Разум только «паук», который мешает сближению со Христом. Потому-то наши лучшие богословы-подвижники в корне отрицают направление богословской мысли, покоящейся исключительно на изысканиях разума.

О книгах своих и их достоинстве он с присущей ему откровенностью говорит: «Сами по себе книги эти (в данном случае, он разумел «Письма о христ. жизни» и «Путь ко спасению») не имеют ученого достоинства и суть простое изложение жизни христианской, какою она должна быть по учению Господа, св. Апостол и св. Пастырей и учителей Церкви. Может быть, простота сия и дала истине Божией войти в сердце, и она вошедши в сердце завладела им и произвела в нем переворот» (Письмо 381).

Очевидно это письмо было написано в ответ тому автору другого письма, в котором последний удивлялся поразительной силе, действующей на внимательно читающего вышеуказанные произведения владыки Феофана.

То же качество и та же сила присутствуют и во всех других его сочинениях. Отличаясь своей удивительной простотой и ясностью, они в то же время блистают изяществом и красотой слога, а по местам даже в них чувствуется неподражаемый юмор и ирония, особенно в письмах. От этого так легко и приятно бывает по несколько раз перечитывать их.

Все творения святителя Феофана насыщены глубоким, личным духовным опытом. И в этом должна заключаться главная сущность всякого писания, а тем более духовного. Потому-то так просто и свободно преосвященный автор трактует вопросы, и догматики, и экзегетики, и нравственности с аскетикой.

Мы имеем полное основание назвать его великим мудрецом христианской философии. Он в такой же степени плодотворен, как и св. Отцы 4-го столетия.

Приведу еще здесь довольно оригинальный, но ценный для нас отзыв одного священнослужителя об истолковательных трудах преосвященного Феофана. В своих воспоминаниях о семинарской жизни и учении, этот бывший иерей Божий пишет следующее: «Нас почему то держали там (т. е. в Семинарии Духовной) на весьма плохом учебнике, когда имеется такой гигант по истолкованию писания, как епископ Феофан. Нам не позаботились даже сообщить о нем. Я всего неделю тому назад наткнулся на него случайно у соседа священника. И теперь все мои надежды на успех в борьбе с сектантами покоятся на истолковательных трудах еп. Феофана. Если эти труды его основательно изучить, то можно не бояться каких угодно сектантов. Будь преосвященный Феофан не епископом, а просто литератором, он был бы великим писателем земли русской, мировым гением, а у нас он сокрыт под кучами былия сухого».

Для того, кто не знает епископа Затворника, кто никогда его не читал, слова эти могут звучать, как парадокс. Но, кто прикоснулся к творениям его, тот сразу же может убедиться в необычном их действии на волю, ум и сердце. Сила слова его невольно зажигает в вас пламень ревности о спасении душевном и активно толкает на борьбу с первым виновником всех наших зол — диаволом.

Этим то вот сильным словом и особой, ему только одному присущей, простотой и выразительностью — он прямо покоряет ум и ведет его по совершенно новому пути.

В общем надо признать, что во всякой письменной работе запечатлеваемый и излагаемый личный опыт оживляет писание, делает его приятным и прекрасным; и, наоборот, вымученное размышлением и долгим, упорным обдумыванием — мертвит и сушит содержание страниц.

У святителя Феофана все мысли — на ладони, как и сам он, смиреннейший и кротчайший, весь был открыт и прост.

И теперь, смотришь на его изображение и умиляешься его величавому образу, полному неземного обаяния и красоты. Ведь это он так обильно в письменной форме разливал благодатный свет утешения, ободрения и укрепления по всему лицу земли Русской, а нередко и за пределами ее.

Нигде мы не встретим у духовных писателей XIX-го века такого светлого, жизнерадостного настроения, такого духовного ликования, такого совершенного отсутствия пессимизма и отчаяния, как у епископа Феофана.

В заключение, мне хочется привести несколько строк его о простоте и покорности святой вере.

Святитель рекомендует смотреть на истину просто; так, как содержится она в нашем сердце. Он был против умствований. «В делах веры и спасения не философия требуется, а простое, покорное приятие преподанного. Пусть все, молча, принимают. Умишко надо под ноги стоптать, вот как на картине Михаил Архангел топчет сатану. Михаил Архангел, это — ум, покорный истине Божией, а сатана, это — ум возмутительный, суемудренный, от которого все революции, и в семействах, и в Церкви... Пусть не думают, что в области веры нет философии... Нет, совокупность истин веры есть самая стройная, возвышенная, утешительная и воодушевительная философия, система настоящая, какой не представляет ни одна система философии. Только до созерцания сей системы нельзя взойти вдруг. Надо принимать истину за истиною чисто, как преподается, без суемудрия, и слагать их в сердце... Когда соберутся все истины, тогда сознание, молитвою изощренное, узрит строй их и будет ими наслаждаться. Эта премудрость — от века сокровенная. Какие-нибудь бредни, напр., хоть Гегелевские, ведь слушают же с терпением до конца, хотя ничего не понимают в них. Пусть так поступают в отношении к истинам Божиим. Разница будет та, что здесь всякая истина понятна, а в конце воссияет в душе свет великий, которому нет подобного. А там, и в продолжении, и в конце — все тьма пребезотрадная».

Вот как удивительно хорошо изложен у него настоящий, живой поход к истинам св. веры.

Так, Бог даст, и в дальнейшем, мы позаботимся дать читателю, все для него пригодное и полезное, черпая для этого обильно из источника дивных святительских творений.

И думается нам, что встреча с старым другом имеет всегда особую прелесть и пользу; так и здесь, кто уже знаком с произведениями и жизнью святителя Феофана, для того, надеемся, так же приятно будет встретиться с ним вновь на страницах этого скромного и не совершенного труда.

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ СВЯТИТЕЛЯ ФЕОФАНА ЗАТВОРНИКА.

I.
Жизнь святителя Феофана до затвора.

Несмотря на скудность сведений о жизни Владыки Феофана, мы все же кое что могли почерпнуть из попавшегося к нам материала, но главным источником о великом писателе и аскете нам будут служить его несравненные письма. Что бы он ни писал, все носит неизгладимый след его личного опыта, им глубоко пережитого. В этом нарочитое достоинство его творений, как и неподражаемое их обаяние.

Епископ Феофан — в миру Георгий Васильевич Говоров — сын священника Владимирской церкви, села Чернавска, Елецкого уезда, Орловской губ. Родился он 10 января 1815 г. Благочестивые родители воспитали его в истинном церковном духе. С раннего детства он возымел крепкую любовь к св. Церкви. Недаром и писал он потом, что церковность самое могучее средство правильного воспитания детей. Мало что в подробностях нам известно из этого периода о нем, но и того достаточно. Окончив Ливенское духовное училище, он поступает в Орловскую духовную семинарию. Шесть лет пробыв в ней, с успехом ее оканчивает он в 1837 г. Часто поднимался вопрос в литературе о темных сторонах духовной школы того времени, но тут чувствуется большая несправедливость: в той школе было много и преимуществ по сравнению с позднейшим периодом. Это выражалось в ее цельности направления и серьезной закалке мысли. В этом легко убедиться по лучшим ученикам, вышедшим из ее стен.

Высшее образование святитель Феофан получил в Киевской Духовной Академии, которую блестяще окончил с званием магистра богословия. В Академии он всем казался необыкновенным, таким был этот скромный юноша светлым и благоговейным. Об этом времени он так писал, основываясь на переживании своей юности: «Река жизни нашей пресекается волнистою полосою юности. Это время воскипения телесно-духовной жизни. Тихо живет дитя и отрок, мало быстрых порывов у мужа, почтенные седины склоняются к покою; одна юность кипит жизнию. Надобно иметь очень твердую опору, чтобы устоять в это время от напора волн... Что сказать о том, кто не только не любил христианской жизни и истины, но даже никогда и не слыхал о них?.. Он — дом без ограды, преданный разграблению или сухой хворост, преданный горению в огне... Юноша живет сам по себе, и кто исследует все движения и уклонения его сердца? Это то же, что исследовать путь птицы в воздухе, или бег корабля в море!! Что брожение вскисающей жидкости, что движения стихий при разнородной смеси, то сердце юности. Все потребности так называемой природы в живом возбуждении, каждая подает голос, ищет удовлетворения. Как в природе нашей качествует расстройство, так и совокупность этих голосов то же, что беспорядочные крики шумной толпы. Что же будет с юношею, если он наперед не приучен влагать некоторый строй в свои движения и не наложил на себя обязательства хранить их в строгом подчинении некоторым высшим требованиям? Если эти начала глубоко запечатлены в сердце в первоначальном воспитании и потом сознательно приняты в правило, то все волнения будут происходить как бы на поверхности, переходно, не сдвигая основания, не колебля души».

Будучи студентом Академии Киевской, он много раз бывал в пещерах. Здесь, очевидно, у него и созрела мысль об отречении от мира. За несколько месяцев до окончания курса, Георгий Васильевич Говоров был пострижен в монашество самим ректором Академии о. Иеремиею (Соловьевым), впоследствии епископом Нижегородским.

В иночестве он нашел свое истинное призвание; к этому его располагали и бесконечная доброта его сердца, и голубиная кротость, и снисходительность, и доверчивость к людям, да и некоторая застенчивость в обращении. По всему видно было, что он не создан для поприща житейской борьбы и суеты. Вскоре он ставится во иеродиакона, а потом и во иеромонаха. Перемена эта оставляет у него глубокий след на всю жизнь. Впоследствии вспоминал он, как их (четверых) постригали и как после пострижения они посетили Лавру, где, в то время, жил особенный старец — иеросхимонах Парфений. Этот умный молитвенник так наставлял их, молодых монахов: «Вот вы, говорил он им, ученые монахи, набравши себе правил, помните, что одно нужнее всего: молиться и молиться непрестанно умом в сердце Богу, вот чего добивайтесь, и я с молодых дней этого искал и просил, чтобы никто не мешал мне пребывать с Богом».

Успешно окончив курс и получив ученую степень Магистра Богословия, иеромонах Феофан назначается ректором Киево-Софийских духовных училищ и преподавателем латинского языка. Около пяти лет он занимал эту должность. Взгляд свой на воспитание он выразил в таком духе: «Воспитание из всех святых дел самое святое... Надобно так расположить дух учеников, чтобы у них не погасло убеждение, что главное у нас дело есть Богоугождение, а научность есть придаточное качество, случайность, годная только на время настоящей жизни. И потому никак не должно ставить ее так высоко и в таком блестящем виде, чтобы она занимала все внимание и поглощала всю заботу. Нет ничего ядовитее и гибельнее для духа христианской жизни, как эта научность и исключительная об ней забота. Она прямо ввергает в охлаждение, и потом может навсегда удержать в нем»... Так был возвышенно настроен молодой преподаватель и наставник. И за ревностное исполнение своих обязанностей он удостоился благословения Святейшего Синода. Эти пять лет он еще был инспектором и преподавателем логики и психологии в Новгородской духовной семинарии.

13 декабря 1844 г. он был назначен бакалавром нравственного богословия в С.-Петербургскую Духовную Академию. В скорости на него возложили еще должность помощника инспектора Академии. Но когда о. Феофан был причислен в 1846 г. к соборным иеромонахам Александро-Невской Лавры, он подал прошение об увольнении от должности и бакалавра и помощника инспектора Академии. Он весь, безраздельно хотел отдаться иноческому служению... Скоро Промысл Божий указал ему иное призвание: в 1849 г. известный знаток востока, ученый архимандрит, потом Епископ Порфирий Успенский, организуя миссию для Иерусалима, искал себе в помощники деятельного ученого монаха. Ему указали на молодого профессора Академии Феофана, и о. Порфирий пригласил его с собою в Палестину. Так иеромонах Феофан был назначен членом нашей миссии в Иерусалиме, откуда он возвратился лишь в 1853 г.

Вид Палестины, ее холмов и долин, светлых озер и источников удивительно ярко воскрешает в нашем сознании библейские события. Можно представить, как богато питалась душа о. Феофана священными воспоминаниями. Его влекло в древние обители Палестины, в знаменитую Лавру св. Саввы Освященного... Там он мог и слышать поучительные рассказы и сам наблюдать уединенную жизнь подвижников.

Писания великих аскетов Восточной Церкви, духом которых он так глубоко проникся, получали для него особенную жизненность при созерцании священных памятников древности. За труды и заслуги в качестве члена духовной миссии в Иерусалиме, он возведен был в 1855 г. в сан архимандрита. В этом же году он стал настоятелем посольской церкви г. Константинополя. За это время он многое узнал и об Афоне и тамошних подвижниках.

По возвращении из Константинополя, в 1857 г., его назначают ректором С.-Петербургской Духовной Академии и профессором богословских наук. От последней должности он просил освободить его. Через два года, а именно в 1859 г. 9 мая, архимандрит Феофан посвящается во епископа с назначением на Тамбовскую кафедру. Здесь святитель потрудился над устройством женского духовного училища и нашел средства обеспечить его. Есть основание полагать, что не без его участия, а, может быть, и лично им, были переведены с французского «Философские размышления о Божественности Христианской Религии» — Огюста Николя, два тома. Французский язык он знал в совершенстве: не даром в его библиотеке находились 150 томов богословской энциклопедии на французском языке. Да и стиль перевода очень уж похож на Феофановский. Впоследствии, в 1867 г., оба тома около 2000 стр. были изданы в Тамбове в типографии А. А. Студенецкого. Текст был взят из Тамбовских Епархиальных Ведомостей, где он много лет печатался. Переводчик не указан. «Ведомости» эти были основаны еп. Феофаном.

Из Тамбова в 1863 г. святителя Феофана переводят во Владимир, как епископа, «снискавшего потребную опытность для управления столь обширной епархией» (Указ Св. Синода). И здесь он открывает женское епархиальное училище и основывает «Владимирские Епархиальные Ведомости». Как на Тамбовской, так и на Владимирской кафедре Владыка Феофан был неутомим. Он очень часто служит, всегда проповедует, путешествует с целью личного знакомства с паствой, возвращает заблудших в лоно Церкви, заботится о духовно-учебных заведениях, открывает церковно-приходские школы, возобновляет храмы Божии — на все простиралось его заботливое архипастырское попечение. Везде проявляет он живую ревность о спасении паствы своей. Случился пожар в Тамбове, опустошивший город; святитель Феофан, как утешитель и как истолкователь воли Божией, обращается к погорельцам:

«Что мне сказать вам и о чем начать говорить с вами? Горестно положение наше, велика скорбь! Отяготела на нас рука Господня!.. Наш город ныне почти Иов, которого теснили одно бедствие за другим, пока, лишив всего и покрыв ранами, не выбросили вон из города. И вот, как тот сидел на гноище, — так ныне у нас все почти вынеслись из домов и живут на пустырях, прибрежьях и иссохших потоках, как пчелы, выгнанные из ульев удушающим дымом. Вот до чего дошли мы!.. Что же бы надлежало сделать, чтобы Господь возвратил нам покой наш? — Предложу вам одно сравнение, и вы сами догадаетесь, что нам надо сделать, чтобы Господь принял тяготеющую над нами руку Свою. Когда учитель, подняв руку, начинает грозить, все ученики, знающие за собою что-либо не должное, тотчас исправляют свои вольности. Не установится порядок — не опустит учитель грозящей руки своей. Но что жизнь наша, как не училище благочестия, и кто учитель в нем, как не всепопечительный Господь?.. Приидите же, — восплачемся!.. о том, что житие наше здесь полно бед и скорбей... Много ли кому в жизни придется встретить ясных дней?! Да и те даются только для того, чтобы мы не впали в отчаяние... Жаль Господу и наказывать нас, но еще более жаль оставить без наказания. Потому что если не станет Господь наказывать грехов и беззаконий наших, то земля наша станет хуже ада, и зло вскоре истребит весь род наш... Лучше уж сесть и плакать, ничего не приговаривая и плачем давая только знать, что больно и больно. Пусть Сам Господь придет и посмотрит, что такое у нас, и придумает врачество ранам нашим. Как дитя, не умеющее говорить, чувствуя боль, только плачет, руки и глаза устремляя к матери, — и та уже сама, прибежавши, отстраняет причину и успокаивает дитя: так сделаем и мы. Сядем и будем плакать, — очи ума и сердца устремляя горе. Есть у нас, попечительнее матери родной, промыслитель Господь, скорый на помощь и утешение. Он, верно, придет и успокоит нас, как Сам уверяет чрез Пророка: «воззовет ко Мне, и услышу его»... (Пс. 90). Да и то, надо сказать, что если б мы более любили плач, чем утехи, не было бы у нас столько бедствий; если б мы не предавались безумно радостям и увеселениям пустым, то Господу не было бы нужды внешними скорбями остепенять нас и тем возвращать в то настроение плача и сетования, которое должны мы иметь постоянно, как изгнанники из отечества. Сердце сокрушенное и смиренное Бог не уничижит. Если б постоянно было так, не стал бы Господь смирять нас так, как теперь, — что многим и головы негде приклонить...

«Скорбеть, плакать и болеть есть дело человеческое, а предаваться унынию и отчаянию, ропоту и хуле — есть дело сатанинское. Растворим скорбь упованием, и родится плач умиления, не жгущий и терзающий, а разливающий отраду и умягчающий... Господь, как художник, промыслительно взял нас в руки Свои, как необделанное, годное, однако же, к обделке вещество, — и вот бедами, как ударами молота, одно за другим отсекает от нас все излишнее и противное тому образу, в который Он хочет возвести нас».

Так утешал, вразумлял и ободрял несчастных великий святитель, силою своего помазанного слова. Но не только словом вразумлял он пострадавших: по возможности и материально помогал, в особенности лицам духовного звания.

Вскоре после пережитых треволнений и огорчений, Святитель сподобился великого утешения: присутствовать при открытии мощей Святителя Тихона Задонского. Мы не в состоянии представить тех высоких и священных чувств, которыми полна была душа еп. Феофана во время великого и священного торжества. От юности он горел любовью и благоговением к памяти свят. Тихона... «Невозможно описать радости преосвященного по этому случаю», пишет бывший с ним тогда в Задонске его племянник А. Г. Говоров. Еп. Феофан был ближайшим участником торжеств в Воронеже и Задонске, и здесь, при раке новоявленного святителя, у него сложилось твердое решение идти по стопам его; и, как святитель Тихон, оставив Воронежскую кафедру, удалился в Задонск и все остальное время посвятил духовным подвигам поста, молитвы, уединения и своим богодухновенным писаниям, которые он завещал пред своею смертью всему русскому народу — так и святитель Феофан решил всю свою ученость посвятить на служение Церкви Православной и в то же время дать высокий образ духовной жизни аскета-затворника, подвижника и молитвенника за весь род христианский.

Знакомясь с монастырями и пустынями Тамбовской епархии, Владыка уже подыскал удобное место для своих будущих подвигов: Вышенская пустынь, бедная и удаленная от крупных центров, как бы затерявшаяся в лесах Тамбовской губ., привлекла его внимание.

Во время управления им Тамбовской епархией, в 1862 г. в Вышенской пустыни освободилось место настоятеля — Владыка Феофан избрал на эту должность хорошо известного ему своими высокими духовными дарованиями эконома Тамбовского архиерейского дома, игумена Аркадия. Посылая его туда, он пророчески сказал ему: «Поезжай, а потом и я к вам приеду; заживем опять вместе». Это желание — удалиться в затвор — осуществилось, однако, не сразу. В 1863 г. Св. Синод, во внимание к ревностно-усердному служению Преосвященного Феофана, переводит его во Владимир, на древнейшую и высшую в административном отношении кафедру. Отсюда, в самый разгар высокополезной деятельности, в 1866 г когда Преосв. Феофану было всего 50 лет, поступает в Св. Синод его прошение «об увольнении на покой» — простым иноком в Вышенскую пустынь, Тамбовской епархии. Это прошение всех поразило и удивило. Начались толки, пересуды. Сами иерархи, члены св. Синода, недоумевали, как поступить с этой просьбой ученейшего и ревностнейшего епископа, служебная деятельность которого так плодотворно протекала.

Первенствующий член Св. Синода, митрополит Исидор, обратился к нему с частным письмом, в коем просил выяснить, что заставляет его принять такое решение. Преосв. Феофан в ответном письме объяснил первосвятителю, что именно он разумеет под словом «покой», коего он просит у Св. Синода. Признавшись, что он давно лелеет мечту посвятить себя исключительно духовным подвигам, святитель дает обещание и впредь трудиться для Православной Церкви, только «иначе»: посредством своих писаний, посредством изучения святоотечских творений и «изъяснения св. Писания». Св. Синод уважил столь высокие внутренние мотивы преосв. Феофана, освободил его от управления Владимирской епархией и назначил настоятелем Вышенской пустыни. С великою радостью получил святитель этот указ Св. Синода и решил немедленно ехать в Вышу.

Трогательно было прощание иерарха с своими пасомыми. 26 июня 1866 г. отслужил он в последний раз литургию и обратился с сердечной речью к своей пастве: «Не попеняйте на меня, Господа ради, что оставляю вас. Отхожу не ради того, что вынужден был вас оставить: ваша доброта не допустила бы меня переменить вас на другую паству. Но, как ведомый, ведусь на свободное от забот пребывание, ища и чая лучшего — как это сродно естеству нашему. Как это могло образоваться, не берусь объяснить. Одно скажу, что кроме внешнего течения событий, определяющих наши дела, есть внутренние изменения расположений, доводящие до известных решимостей, есть, кроме внешней необходимости, необходимость внутренняя, которой внемлет совесть и которой не сильно противоречит сердце. Находясь в таком положении, об одном прошу любовь вашу, — оставя суждения и осуждения сделанного уже мною шага усугубьте молитву вашу, да не отщетит Господь чаяния моего и да дарует мне, хоть не без трудов, обрести искомое мною».

ГИоблагодарив свою паству за ея любовь к нему, за внимание к пастырскому его слову, за благоговейное стояние в храме, за благолепное украшение церквей Божиих, Владыка просил беречься от учений растлительных, подрывающих основы верьг, разстраивающих семейное счастие и разрушающих благосостояние государства. «Поберегитесь, Бога ради, сих учений. Испытательньим камнем да будет для вас св. учение, издревле проповедуемое в Церкви. Все, несогласное с сим учением, отвергайте, как зло, каким бы титлом благовидииым оно ни прикрывалось». В заключение, Владыка земно поклонился на все стороны, произнеся следующия умилительно-трогательные слова: «Простите, простите, если кого оскорбил, обидел, не оправдовал, или чем соблазнил. Господь Своею благодатию да простит и помилует всех вас».

Владимирцы со слезами проводили своего любимого святителя.

Прибыв в Вышу, преосв. Феофан прежде всего сложил с себя должность настоятеля Вышенской пустыни и исходатайствовал у Св. Синода возвращение на эту должность бывшего здесь о. игумена Аркадия, поставленного им в бытность епископом Тамбовским. О. Аркадию давно ведомы были планы Владыки. Уже были построены келлии для него в монастыре. Владыка не напрасно вверил управление Вышенской пустынью о. Аркадию. Это был замечательный человек высокой духовной жизни, труженик и великий подвижник. Он беззаветно был предан Владыке Феофану и делал все, чтобы преосв. Феофан мог без внешних помех предаваться подвигам духовной жизни, и Владыка высоко ценил о. Аркадия. Следует добавить, что о. архим. Аркадий (Честоков) пережил Владыку Феофана: скончался он настоятелем Вышенской пустыни 1 ноября 1907 г., оставив по себе светлую память, как ревнитель церковно-приходских школ, пожертвовавший на устройство их свыше ста тысяч, и как высокой жизни человек.

С этого момента, когда в Вышу прибыл святитель Феофан, она сделалась особенным рассадником радостного и светлого Христова учения и духовной бодрости. Это учение исходило не только от ученого ума, но и от глубоко-чувствующего великого сердца святителя.

II.
Полный 22-летний затвор и значение этого подвига
в жизни святителя Феофана.

«Се удалихся бегая, и водворихся в пустыни.
Чаях Бога спасающаго мя от малодушия и от бури»
(Пс. 54, 8-9).

«Пустынным непрестанное Божественное желание бывает,
мира сущим суетного кроме» (Антифон воскр. 1 гл.).

«У внимательного монаха скоро зреет внутреннее тяготение к Богу,
ради решительнейшего самопожертвования и отрешения от всего,
ради большей возможности пребывать в себе и ради многопитания
духом молитвы. Посему внимательный скоро восходит здесь
к безмолвию, уединению ума и отходит на покой»
(Преосв. Феофан, «Путь ко спасению»).

С 1871 года преосвященный Феофан задумал предаться полному затвору. Для совершения богослужения он устроил себе маленькую церковь, отделив для этого часть наибольшей из комнат, — гостиной, и там совершал службы церковные, один, без сослужащих, причем самый алтарь, вместо иконостаса, отделен был от остальной части церкви простою занавескою из дешевой материи, и в самые келлии свои, кроме келейника (и то, впрочем, без зова со стороны святителя-затворника к нему не появлявшегося), духовника и настоятеля обители, являвшихся к нему по временам, никого не принимал. Так, от после-пасхальных дней 1872 года и до последних минут, жизнь свою преосвящ. Феофан провел в полном затворе.

Как прежде, так и теперь, в полном затворе, его безграничная любовь простиралась на всех, и на сродников и на сторонних, и письма его во множестве из Выши направлялись в разные стороны обширной России, простираясь нередко и за пределы последней. В них он выражает отеческую заботу к одним, других наставляет, вразумляет, иным отвечает на те или другие, главным образом, духовного характера, вопросы, тех утешает в скорбях, иных предостерегает от увлечения разного рода заблуждениями, пред иными раскрывает те или другие истины умозрительные или практические, деятельные, истины веры или жизни христианской и т. д. И прежде всего преосвящ. Феофан, находясь в пустынном уединении, не оставлял своими отеческими попечениями своих сродников по плоти. Со многими из них переписывался и вообще о них заботился. «Владыка, — пишет один из них, — всегда интересовался судьбою своих родных, особенное участие принимал в важных случаях их жизни, оказывая им помощь деньгами, советом или ходатайством. Все это делал старательно и чрезвычайно спешно, и до тех пор не успокаивался, пока не успевал как-нибудь помочь. Если сам не мог сделать что-нибудь, то просил других, имеющих возможность».

Следя зорко из своего затвора за современною жизнью и мыслью, особенно церковной, святитель Феофан со всею ревностью сильного борца православия встает на защиту его при первом появлении какого бы то ни было лжеучения, противного духу Православия, предостерегая всячески от увлечения лжеучениями и давая первым в руки орудие для борьбы с последними. Так известен ряд убедительнейших писем преосв. Феофана, направленных против пашковцев и основательно опровергающих заблуждения их. Не щадит он и другие, под разными видами появлявшиеся заблуждения.

В 1883 г. на письмо одного из племянников, где тот просит у него тем для сочинений, преосв. Феофан отвечает ему следующими словами: «Просите тем, темы легче решать, чем задавать. — И я той мысли, что всего лучше писать о том, что падет на сердце: ибо там настоящий источник говорения.

— Если со вне нужен толчек, то вот он: нас съедает протестантщина, — пашковство, штунда, толстовщина и подобное — все оттуда. Так берите разные пункты мудрований сих, — и бейте их без милости.

— Писали вы о том, что есть истина, — и нашли, что она есть только в учении Христовом. Идите далее, — и решайте, где учение Христово. Решайте так: в слове Божием, понимаемом по учению, устно преданному Апостолами и хранимому св. Православною Церковью, — с дополнениями из сего последнего (предания) и того, чего нет в слове Божием... — Этим положите камень — в основу борьбы с протестантами. Затем можете колотить их очень успешно во всем. — Читайте больше св. отцев и их изучайте, — особенно первых веков (3-4-й). Там дух Апостольский. Ведь и у нас много суемудров, которых тоже надо бить. — Как станете заниматься «учью» неопустительно: то сама «учь» натравит вас на то, чем паче заняться и что написать». (Из письма к племяннику И. А. Крутикову).

До посвящения себя полному затвору, преосвящ. Феофан жил в Вышенской пустыни, как рядовой инок, исполняя все иноческие уставы и порядки: ходил ко всем службам Божиим, в великие праздники и воскресные дни сам служил соборне, с архимандритом и братиею, литургию, был в полном послушании у настоятеля обители, и т. д., во всем представляя собою высокий образец для подражания. Когда он совершал богослужение сам, то своим благоговением вселял глубокое благоговение и в сослужащих и в присутствующих при богослужении. «Едва ли кто из нас, иноков Вышенских, — говорит по воспоминанию о преосв. Феофане один из них, — когда либо слышал во св. алтаре какое стороннее слово из уст святителя Феофана, кроме последования богослужебного. И поучений он не говорил, но самое служение его пред престолом Божиим было живым поучением для всех. Бывало среди верующего простого народа только и слышны сердечные вздохи умиления и возгласы: Господи, помилуй! Равным образом и когда он не священнодействовал сам, а лишь посещал богослужение в храмах обители Вышенской, то, по свидетельству того же инока, «стоял благоговейно, тихо, не озираясь никуда, бодренно, как воин пред царем, так и он пред Христом Царем небесным, очи свои закрывал, ради собранности ума и сердца в молитве; случалось, после литургии, подносивший владыке антидор стоял пред ним минуту-две, и погруженный в молитву богомолец открывал очи и брал поднесенное».

Со времени посвящения полному затвору, жизнь святителя Феофана сделалась по преимуществу сокровенною, невидимою для людей, а ведомою одному лишь Богу. Даже на прогулку, для пользования свежим воздухом, преосв. Феофан, за годы полного затвора, выходил (на балкон при флигеле своем) или выезжал (преимущественно в лес, близ Вышенской пустыни) так, что его никто не мог видеть при этом). Однако и о жизни святителя в полном затворе, частию по некоторым сообщениям его же самого, частию по свидетельству лиц близких, изредка имевших доступ к нему, частию, наконец, по тому, что открылось в его келлиях по кончине его, можно передать некоторые сведения, притом именно с внешней стороны ее. В церквице, устроенной в келлиях святителя во имя Богоявления Господня, он совершал богослужения или вычитывал, что нужно, в урочные часы, один, наедине с Богом. Там-то он, в первые десять лет полного затвора каждый воскресный и праздничный день, а в последующие годы ежедневно, в урочное время, обыкновенно порану, совершал и Божественную литургию, также один, «в сослужении св. ангелов», по выражению одного инока, для чего обыкновенно келейник святителя Евлампий с вечера накануне литургии заготовлял все нужное для совершения ее: просфоры, церковное вино и проч., сам же святитель облачался в самое простое и легкое архиерейское облачение (имея, например, митру вышитую мягкую, складную). На вопрос одного из имевших доступ к святителю в его затворе, как он служит литургию, святитель отвечал: «служу по служебнику молча, а иногда и запою». Но когда другой почитатель-инок, имевший доступ к нему, выразил желание присутствовать при совершении им келейного богослужения, чтобы приобщиться из святительских рук его, то святитель-затворник отклонил исполнение этого желания. В церквице святителя, имевшей самое простое устройство, в алтаре, близ жертвенника, на стене найден был, по кончине святителя, привешенным мешочек, весь наполненный записочками разных лиц к преосвященному с просьбами помянуть в своих молитвах у престола Божия имена их и сродников их. Уже это одно показывало, что молитва святителя-затворника была не об одном лишь своем личном спасении, но и о людях.

Рядом с келейною церковью преосв. Феофана был его рабочий кабинет. Здесь святитель, не сокращая, когда можно и нужно было, молитвенного подвига своего, особенно же умной молитвы, обыкновенно и по преимуществу занимался другими упражнениями, тесно связанными с его затворническою жизнью и вытекавшими из идеала таковой жизни. А в чем именно состояли эти упражнения, о том свидетельствуют, с одной стороны, многочисленные писания, вышедшие из под пера святителя-затворника за время с 1866 года и до года кончины его, а с другой — разного рода рукоделия его, которыми он разнообразил свои умственные, духовные занятия. Еще следует обратить внимание на обширную его переписку — он получал ежедневно от 20 до 40 писем от разных лиц: и от собратий по архиерейству, и от вельмож, и от духовных, и от светских, и от простого звания людей, и от сродников, и от многих других, имевших до него какую либо нужду, и он всем спешил как можно скорее ответить, соответственно потребности каждого, причем иногда имело место и простое вложение денежной помощи. Перед праздниками Рождества Христова и Пасхи, получив пенсию, он почти всю ее рассылал по почте разным бедным и родным, оставляя себе лишь немногое на необходимые потребы. Конвертов по 10-ти и более зараз денежных сдавалось на почту от имени преосв. Феофана. А другим он рассылал безмездно книжки свои, также соответственно потребности. Святитель сам первый был строгим исполнителем правила, которое предлагал другим к исполнению, а именно: «не говори требующему помощи: приди завтра; сделай для него сейчас, что можешь. И просить себя долго не заставляй: это похоже на торг». И он спешил с помощью, вещественною ли то или духовною, ко всякому нуждающемуся. Письма преосв. Феофана, как имеющие в виду постоянно лишь единое на потребу, часто представляют собою целые трактаты ученого или популярного характера. В пособие своему замечательному уму и памяти в этом отношении преосв. Феофан обладал обширною келейною библиотекой, которую постоянно приумножал, выписывая русские и иностранные книги и на это по преимуществу расходуя остававшиеся от рассылки нуждающимся деньги из своей небольшой пенсии. Среди книг разного содержания были: История России Соловьева, всемирная история Шлоссера, сочинения Гегеля, Фихте, Якоби, Ульрици, энциклопедический словарь, богословская энциклопедия на французском языке в 150 томах и мн. других. И все они, или в большей части, самым наружным своим видом показывали, что не лежали в келлиях святителя-затворника без употребления, а были — одни в более или менее частом, другие в постоянном почти употреблении; многие из них имеют на своих полях и в тексте замечания святителя, не редко пространные, писанные карандашем, Ибо, как говорил святитель, «и книги с человеческими мудростями могут питать дух. Это те, которые в природе и в истории указывают нам следы премудрости, благости, правды и многопопечительного о нас промышления Божия... Бог открывает Себя в природе и истории так же, как и в слове Своем. И они суть книги Божии для тех, кто умеет читать» («Душеп. Чтение», 1894 г., № 4).

Не удивительно также, поэтому, что в келлиях святителя-затворника оказались и учебные пособия, относящиеся не к одним лишь духовным, но и к светским наукам: телескоп, два микроскопа, анатомический атлас, шесть атласов географии и истории общей, церковной и библейской. Мы уже знаем его стремление к изучению естественных наук ради духовных целей. «Хорошо уяснить себе, — писал он, — строение растений, животных, особенно человека, и законы жизни, в них проявляющейся — великая во всем этом премудрость Божия! Неизследимая»... (там же).

Но, как само собою понятно, у преосв. Феофана, как человека истинно духовного, более всего было книг духовного содержания: издания Библии, Симфонии, толкования на Библию, творения св. отцов и учителей Церкви вселенской (св. Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Исаака Сирина, аскетические писания, полное издание Миня: Patrologiae cursus completus и др.) и русской (св. Нила Сорского, Димитрия Ростовского, Тихона Задонского и др.), богослужебные книги, Четьи Минеи, прологи и т. д., почти все духовные журналы, и проч. Ибо «отчего многие, — писал он, — не разумеют бесед о духовных вещах? По причине отолстения сердца (Мф. 13, 15). Когда сердце полно пристрастия к земным вещам, тогда оно болеет, как сказано: уты, отолсте, расшире. В этом виде оно, как тяжелая гиря, долу влечет и приковывает к земле всю душу и с ее умом. Тогда, вращаясь все в кругу низких предметов, и оно становится низкомыслящим и не может воспарять горе, как обремененная пищею птица. Вращаясь же не видит горнего, и весь склад его противен ему... то совсем безвестная для него сторона. В сумме своих понятий и опытов не имеет он ничего, к чему бы мог применить тамошнее, чтоб узреть его хоть зерцалом в гадании. От того ни сам рассуждать о том не берется, ни других рассуждающих слушать охоты не имеет, и книг, в которых пишется о том, в руки не возьмет. Не от того ли у многих вы встретите иногда не один журнал светский, а духовного ни одного, ни одной духовной книги, даже Евангелия?» (Мысли на кажд. день, стр. 212-213). Напротив, святитель Феофан, как имевший и сердце облагодатствованное и утонченное к восприятию Божественного, и ум высоко паривший над всем низким, земным, и в светских книгах, имевшихся у него на ряду с несравненно большим числом духовных книг, видел «книги Божии» и умел читать в них то, что служило к славе Божией.

Кроме писания, преосвящ. Феофан в своем затворе занимался еще разного рода рукоделиями. «Нельзя все духовным заниматься, — писал он, — надо какое-либо нехлопотливое рукоделие иметь. Только браться за него надо, когда душа утомлена, и ни читать, ни думать, ни Богу молиться не способна». «Есть ли у вас какое рукоделие? Если нет, изобретите. Без рукоделия плохо. Читать и молиться (разумею молитву, и во вне выраженную), нельзя непрестанно. А праздно сидеть, мысли блуждать начнут; так и надобно в помощь себе рукоделие изобрести» (Письма, 1-й вып.). В виду этого и в виду примеров св. отцев-подвижников, святитель-затворник занимался живописью, резьбою, токарным, столярным, переплетным и другими мастерствами и во многих из этих занятий преуспевал изрядно. В келлии святителя стояли два ящика с инструментами: токарными, столярными, переплетными; палитра для красок и кисти, фотографический аппарат, станок для выпиливания из дерева, верстак, токарные станки. «Без дела не должно быть ни минуты, пишет святитель, иначе будет грешная праздность». «Бог дал нам деятельные силы, которые и требуют упражнения. У всякого поэтому есть свои дела и занятия. Они требуют внимания; но с другой стороны нравственное преуспеяние, важнейшее всего другого, требует, чтоб внимание всегда было в Боге. Как согласить то и другое? Надо все дела и занятия делать, как дела Божии, Богом на нас наложенные, и посвящать их Богу. Тогда, делая их, не будем упускать из внимания Бога; ибо при сем неизбежна забота, как бы все делаемое сделать благоугодно Богу» (Письма о вере и жизни, стр. 450). Так и сам поступал святитель-затворник, даже в рукоделиях. Все плоды этих его занятий посвящены Богу. Так в отношении живописи — многие иконы его собственной работы, как то: Распятие, Воскресение Христово, Снятие со Креста, Спаситель в терновом венце — на полотне, Образ Спасителя во весь рост, Божией Матери во весь рост — на досках, Богоявление — на полотне, Образ святителя Тихона Задонского во весь рост, немного не оконченный, иконы св. Митрофана Воронежского, преп. Серафима Саровского (тогда еще портрет) и др. К двум предметам особенно часто возвращалось художественное творчество святителя-затворника: к изображению св. Тихона Задонского и Богоявления. Такого же характера и другие произведения его рук, например, деревянная резная панагия, с деревянною цепью, деревянный резной крест для ношения на груди и т. п.

Так среди молитвенных подвигов, в церквице и келлии совершаемых, среди разного рода умственных занятий и рукоделий у святителя-затворника подлинно не проходило ни минуты без дела. А затем уже немного времени оставалось на удовлетворение телесных нужд сна и бодрствования. Такой подвижник духа, каким был святитель Феофан, не нежил своего тела продолжительным сном, роскошными и многими яствами и проч., напротив, он умерщвлял его всячески, по заповеди св. отцев-подвижников, которую сам же, в русском переводе, предложил ревнующим о своем спасении: «Должно нам смирять и истощать тело свое воздержанием, а не поблажать ему сластьми, чтоб удостоиться царства небесного» (Письма о Хр. жизни).

Незатейлив был порядок обыденной жизни святителя-затворника, хотя и строго наблюдаем был. По окончании литургии, святитель легким стуком давал знать келейнику о времени утреннего чая. После чая владыка занимался умственными работами, плодами которых были его многочисленные писания и письма. В час дня был у него обед, за которым в последние годы святитель в скоромные дни вкушал только по одному яйцу и по стакану молока. В четыре часа по полудни подаваем был чай; а ужина совсем не было. В постные дни, конечно, еще более усиливалось телесное воздержание святителя-подвижника, которого питали и укрепляли только духовные занятия и молитвенные подвиги.

Что побудило святителя Феофана предаться полному затвору после немногих лет обычного пребывания на покое в Вышенской пустыни? — Без сомнения, главным побуждением к тому служило искреннее, сознательное, выработанное долговременным опытом жизни в иноческом чине, желание полного, совершенного отрешения от мира и всего, что в мире. Ободряющими же к тому для него, как епископа, примерами могли служить такие высокие примеры, как — из истории Церкви вселенской — пример св. Исаака Сирина, а из истории Церкви Русской — пример столь чтимого преосвященным Феофаном святителя Тихона Задонского. На эти примеры указывали преосвященному Феофану и другие в своих прощальных речах с ним во Владимирской епархии. Не даром, однако, сам святитель Феофан, оставивший епархиальное служение на 52-м году своей жизни и после долговременного искуса в иноческой жизни, не сразу по удалении на покой посвятил себя полному затвору, а лишь чрез шесть лет после удаления в Вышенскую пустынь. Он глубоко сознавал высоту подвига затвора полного и потому, как других иноков предостерегал от поспешности в исполнении желания предаваться полному затвору, так и сам не спешил. «Хотелось бы, говоришь, в затвор. Раненько, да и нужды нет. Один же живешь. Когда-когда кто зайдет. А что в церкви бываешь, это не разбивает твоего одиночества, а утверждает, или дает тебе силу и дома проводить время молитвенно. По временам можно день-другой не выходить, все с Богом стараясь быть. Но это у тебя и само собою бывает. Так нечего загадывать о затворе. Когда молитва твоя до того укрепится, что все будет держать тебя в сердце пред Богом, тогда у тебя и без затвора будет затвор. Ибо затвор что есть? То, когда ум, заключившись в сердце, стоит пред Богом в благоговейнстве, и не выходит из сердца, если чем-либо заняться другим не хочет. Этого затвора ищи, а о том не хлопочи. Можно и при затворенных дверях по миру шататься, или целый мир напустить в свою комнату» (Письма о в. и ж., стр. 298).

В самом святителе стремление к полному затвору было искреннее, сознательное, выработанное долговременным опытом жизни в иноческом чине. Еще в 1847 году у него невольно вызывается желание сидеть только в церкви — пред Богом; и перед рукоположением в сан епископский он не скрывает своего затаенного желания получить место, где бы он «свободно мог предаться занятиям по сердцу». И на различных поприщах его общественного служения жизнь его была поистине хождением пред Богом. Не довольствуясь общественным служением с его разного рода отвлечениями от всецелого посвящения себя на служение Богу, на искание единого на потребу, он сперва удалился от дел общественного служения, а затем, когда увидел, что, при общежительных условиях иноческой жизни, все же многое препятствовало ему всецело предаваться Богу и уединенно беседовать с Ним единым, перешел к полному затвору. Правда, бывали минуты, когда и он сам допускал и другие внушали ему мысль о возвращении к общественному служению в звании епархиального архиерея, в виду полноты сил душевных и телесных, которыми он еще обладал. Но скоро мысль о высокой цели пустынножительства, — о том, что в пустынном уединении он несет особого рода службу Церкви, побеждала всякую мысль о возвращении в мир. «Потому св. отцы наши, — писал он сам со слов св. подвижников востока христианского, — вселялись в пустынях, горах и пропастях земных, лаврах, монастырях, келлиях, затворах, столпах, чтоб, упразднясь от всего другого, чрез совершенное терпение, послушание и отсечение воли своей очиститься от страстей и укрепиться в добродетели в общежительных обителях или в уединении и в совершенном отшельничестве воспитать добрые нравы и чувства, посредством трезвения, соблюдая ум не развлекаемым нечистыми помыслами, в надежде, или тем, или другим способом обрести Бога, ради Которого поднимали все труды и подвиги, как телесные, так и душевные» (Сб. аскет. пис., стр. 96). И, как бы продолжая это в приложении к себе самому, в другом месте от лица тех же подвижников говорит: «При том я провожу дни в пустыне, таком месте, где благоволил Господь пребывать: в пустыне был дуб Мамврийский, у которого Бог явился Аврааму; в пустыне небошественная лествица видена была Иаковом; в пустыне Израиль получил закон и потом уже вошел в землю обетованную, в пустыне Моисей видел Бога; водворяясь в пустыне, Илия благоугодил Богу; в пустыне Иоанн приготовлен был на проповедь покаяния; на Елеон, вне града, удалился Господь молиться, научая и нас уединенной молитве; в пустыне — тесный и прискорбный путь, вводящий в живот; в пустынях, в горах, вертепах и пропастях земных скитались пророки и праведники, и весь сонм пустыннолюбивых отцев просиял святостию на земле и славою на небе. В пустыне стремлюсь и я сделаться достойным благ, обетованных мученикам и праведникам, да не ложно могу сказать: за словеса устен Твоих аз сохраних пути жестоки (Пс. 16, 4). Вне града распятый за нас Господь и крестной смертью оживотворивший нас, да подаст и мне терпение понести крест пустыни и терпением да привлечет к Себе. К Нему стремлюсь, Его ищу и Отца Его и Всесвятого Духа, да обрящусь верным рабом Его в день воздаяния всем» (там же). Заключая же эту речь снова в виде наставления, преосв. Феофан говорит: «Возгревая в себе такие помышления, ты тщательно и усердно совершишь начатое течение, даже до смерти подвизаясь за истину и отревая терпеливо всякое злое помышление, по слову Апостола, который говорит: блюдите, братие, да не когда будет в некоем от вас сердце лукаво, исполнено неверия во еже отступити от Бога жива. Но утешайте себе на всяк день, дондеже днесь нарицается (Евр. 3, 12-13), — словом днесь означая все время нашей жизни. Жительствуя так, брат, ты сам себя спасешь, и нас обрадуешь, и Бога прославишь. Ему слава и держава во веки веков. Аминь» (там же, стр. 112). Так воистину и жительствовал в пустыне Вышенской святитель-затворник во все многолетнее время своего в ней пребывания, молясь не только о себе, но и о других, трудясь в области духовной письменности уже прямо не ради себя, а ради ближних и достигши того, о чем торжественно и велегласно поет святая Церковь по отношению к пустынникам: «Пустынным непрестанное Божественное желание бывает, мира-сущим суетного кроме».