В.О. Волков
СВЯЩЕННОМУЧЕНИК ОТЕЦ НИКОЛАЙ ПИСКАНОВСКИЙ
«И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике,
и светит всем в доме» (Мф. 5.15)
И отец, и дед о. Николая были священниками. Родился он 1 мая (ст. стиля) 1887 г. Его отец, протоиерей Иоаким Пискановский служил в церкви села Збироги, недалеко от ж. д. станции Жабинка Гродненской губернии, в 15 км от Брест-Литовска (теперешний Брест). У Николая было еще два брата и четыре сестры. Как и полагается сыну священнослужителя, он поступает в духовную семинарию. После окончания брест-литовской семинарии в 1909 г. его определяют псаломщиком в Стриговскую церковь, неподалеку от города Кобрина. Поздравительные открытки о. Иоакима того периода адресованы «его благородию, стриговскому псаломщику Николаю Пискановскому». В начале 1913 года Николая Пискановского рукополагают в дьяконы и переводят в храм Святого Николая в Брестской крепости. В том же году он женится на Клавдии, дочери уважаемого протоиерея из села Страдеч Брестского уезда, Петра Васильевича Котовича.
С началом 1 мировой войны в Бресте был организован госпиталь, церковь Святого Николая становится госпитальным храмом, в нем продолжает служить диаконом о. Николай. У о. Николая и матушки Клавдии Петровны 24 февраля/9 марта 1915 года родилась дочь. В связи с наступлением германо-австрийских войск госпиталь эвакуируют и переводят в Одессу, туда же переезжает семья Пискановских с маленькой Ксенией. Эвакуируется также и епархия, в которую входил госпитальный храм, кафедра временно переносится в Москву. В это время ее возглавлял владыка Тихон (Белавин), и к нему для рукоположения в Храме Христа Спасителя в священники к церкви Св. Николая в 1915 г. был вызван из Одессы отец Николай. И хотя храм в Бресте был впоследствии закрыт и осквернен, отец Николай, как рассказывала позднее его дочь Ксения Николаевна, так всю жизнь и считал себя настоятелем брестской церкви Святого Николая.
В 1918 г. госпиталь в Одессе был ликвидирован, отец Николай уехал вторым священником в украинское село Павлыш, Кременчугского округа. Здесь 12 ноября 1919 г. родился сын – его тоже нарекли Николаем. Время смутное, в селе появляются разные банды, два раза о. Николаю грозил расстрел. В конце 1919 – начале 1920 гг. в селе Ивановка соседнего Александрийского уезда убили священника, туда поехал служить о. Николай. Стал благочинным, боролся с расколами, ходил пешком по селам, выступал с амвона. Родной дядя отца Николая привез из родных мест чудотворную икону Божьей Матери Вальковской. Причем по дороге у него похитили все вещи, кроме одного сундука, где и была икона Царицы Небесной. С этой иконой о. Николай устраивал крестные ходы.
Затем отца Николая перевели из Ивановки в районный центр - город Александрию. Здесь он служил в разных храмах – в кладбищенском храме, в соборе. В этот период особенно ужесточились преследования и гонения советской власти на церковь и ее служителей. Отца Николая, который твердо выступает и против живоцерковников, и против обновленцев, и против изъятия церковных ценностей, преследовали неотступно. Неоднократно вызывали в ОГПУ, держали в камере по несколько дней и даже недель, затем, не доводя до суда, нехотя отпускали. Иногда пытались устроить провокации – освобождая из заключения, приглашали за стол, уставленный водкой и закусками, пытались в этой обстановке сфотографировать священника и таким образом скомпрометировать перед прихожанами.
В 1922 году о. Николая арестовали по громкому делу о. Варсонофия (Юрченко), настоятеля Покровского храма в Александрии, которого незадолго до этого в сан игумена возвел сам патриарх Тихон. Отец Варсанофий в Александрийском округе являлся миссионером по борьбе с обновленчеством, и его ближайшими сподвижниками стали о. Николай Пискановский и его шурин, Антоний Петрович Котович, второй священник Покровского храма. В 1923 году, после девятимесячного пребывания в тюрьме, отца Николая вместе с другими арестованными повезли в Екатеринослав (Днепропетровск), где был устроен показательный судебный процесс над «церковниками». О. Николая приговорили к году тюрьмы, но через три месяца выпустили, направив в ссылку в Екатериноград (Кировоград). С этих пор и до конца жизни у отца Николая лишь два социальных статуса – либо заключенный, либо ссыльный.
Семья о. Николая – Клавдия Петровна, мать Мария Ивановна (р.1852 г.) и трое (!) детей – к тому времени появился еще грудничок Сергей – моталась следом за отцом Николаем по городам и весям без всяких средств к существованию. В начале 1925 года все следом за сосланным о. Николаем перебрались в Екатериноград. Кров и пищу давали незнакомые добрые люди. Например, в Екатеринограде пришла старушка по имени Ксения, сказала, что она от Блаженной Ксении Рыбинской и в течение месяца ежедневно приносила хлеб, молоко и другую скромную снедь.
После трех месяцев в екатериноградской ссылке ОГПУ ссылает отца Николая в Полтаву. Там отец Николай в качестве административно ссыльного должен был регулярно отмечаться в милиции – впрочем, государственная репрессивная машина еще не имела той неумолимой жесткости, которую она приобрела к середине 30-х гг. В Полтаве достаточно было отметиться всего один раз в месяц, в принципе следовало также сообщать о своих выездах в другие города, но неотступного контроля за поездками не было. Сам отец Николай объяснял свои поездки желанием посетить родственников - например, чаще всего называл полтавское село Кобеляки, где в церкви служил священником о. Алексей Зверев, муж Агафьи Петровны Котович.
И сейчас пришло время упомянуть, что помимо службы в храмах, у о. Николая в 1925-1926 гг., в период пребывания в Полтаве было также иное послушание. Это было время великих нестроений и трудностей Русской Православной церкви, а для ее украинской части проблемы усугублялись местными расколами (лубенский, самосвяты). Большевики бешеными темпами вели аресты православных священнослужителей, стараясь лишить верующих наиболее опытных возглавителей. В ходе кампании по изъятию церковных ценностей в 1922 году был арестован экзарх Украины митрополит Михаил (Ермаков). Вся тяжесть управления украинской церковью в этот момент легла на плечи киевского викарного епископа Макария (Кармазина), и он с честью выдержал тяжелое испытание. Он энергично приступил к тайному рукоположению новых епископов из числа наиболее твердых «тихоновцев», вместе со своим другом и единомышленником епископом Ананьевским Парфением (Брянских) наладил не подконтрольную ОГПУ систему церковного управления, организовывал деятельность независимых от безбожной власти инициативных групп, состоящих из духовенства и мирян. Несмотря на аресты, владыка Макарий со своими друзьями-епископами долгие годы сохранял свое влияние в делах украинской церкви. Среди его активных единомышленников, помимо вл. Парфения, упомянем также епископов Василия (Зеленцова) и Дамаскина (Цедрика).
А человеком, который у владыки Макария ведал организацией встреч епископата, обеспечивал безопасную и эффективную связь специальными посланцами и перепиской по условленным адресам, был о. Николай Пискановский. Отец Николай также неизменно участвовал в тайных хиротониях, происходивших в Харькове, а затем организовывал доставку подписанных епископами Украины актов на подпись заместителю Патриаршего местоблюстителя митрополиту Сергию (Страгородскому) в Нижний Новгород. Именно отца Николая в 1926 году владыка Макарий благословил, например, объехать епископов в Киеве, Харькове, Полтаве, Житомире, других украинских городах с тем, чтобы провести опрос по григорианскому расколу. Результаты опроса украинского епископата были сообщены о. Николаем по поручению владыки Макария митрополиту Сергию (Страгородскому), что укрепило позиции патриаршего местоблюстителя и позволило ему принять канонические меры против раскольников. Он со своей стороны решительно поддержал украинский епископат по проблеме лубенского раскола.
Успешным совместным мероприятием украинских епископов и митрополита Сергия в этот период стало также устранение проблемы двоевластия в управлении Церковью весной-летом 1926 года. Митрополит Агафангел, старейший на тот момент по сану и хиротонии иерарх Русской Православной Церкви, имел законные права на высшую церковную власть: он был указан вторым кандидатом в Местоблюстители еще Патриархом Тихоном в январе 1925 года. Однако обстоятельства его возвращения из ссылки (после переговоров с начальником 6-го отделения Секретного отдела ОГПУ Е. А. Тучковым) и поспешное объявление себя Местоблюстителем в апреле 1926 года насторожили епископат. Митрополит Сергий после консультаций с рядом влиятельных иерархов объявил, что не может отказаться от своих обязанностей по управлению Церковью, возложенных на него изволением патриаршего местоблюстителя митрополита Петра (Полянского).
Пытаясь найти выход из тупиковой ситуации, к Агафангелу с просьбой добровольно отказаться от своих притязаний на местоблюстительство обратился 6 мая 1926 с открытым письмом епископ Прилуцкий Василий (Зеленцов), выразивший мнение украинского епископата. Указывалось, что «православные епископы признают митрополита Петра Патриаршим Местоблюстителем, а Вас просят оставить это начинание». Подписи других епископов в поддержку этого письма получал о. Николай Пискановский, он же и доставил его 19 мая митрополиту Агафангелу по просьбе владыки Василия. А 17 июня о. Николай вновь доставил Агафангелу письмо – на этот раз от митрополита Сергия (Страгородского) с ультимативным требованием отказаться от своих притязаний и таким образом прекратить начинавшуюся смуту. В составленном о. Николаем документе, озаглавленном им «Интервью с митрополитом Агафангелом», рассказывается, как он земно поклонился митрополиту и просил его во благо Церкви послать свой отказ от местоблюстительства митрополиту Сергию, и как, несмотря на высказанные сомнения, Агафангел вечером вручил ему конверт с отказом и копией для украинского епископата.
После ареста митрополита Сергия в декабре 1926 г. и возложения обязанностей заместителя местоблюстителя на архиепископа Угличского Серафима Самойловича, к нему на переговоры по благословению еп. Макария (Кармазина) в начале 1927 года едет о. Николай Пискановский и привозит на Украину обнадеживающие известия о планах проведения церковной политики нового руководителя Церкви.
В Полтаве ссыльный священник о. Николай служит вне штата в единственной оставшейся открытой Троицкой церкви. В ней до своего ареста летом 1926 года, как вспоминала позднее Ксения Николаевна, выступал с замечательными проповедями епископ Василий (Зеленцов), единомышленник и добрый друг о. Николая, неустрашимый борец за дело Церкви.
ОГПУ Полтавы подозревает отца Николая в недозволенной церковной деятельности, ведет за ним постоянную слежку, вызывает его для допросов. На первых двух вызовах матушка Клавдия Петровна сопровождала мужа, в третий должна была остаться с детьми. За углом, возле управления ОГПУ, уже стоял извозчик, отца Николая прямо с допроса увезли, тайно от семьи, на вокзал и затем в сопровождении конвоиров доставили в Харьков, прямо в тюрьму. Как передает Ксения Николаевна, ему заявили: «Никто не знает, где вы находитесь; что хотим, то с вами и сделаем». В ответ отец Николай сказал, что «жена меня все равно найдет и придет». На другой день к семье пришла одна из прихожанок Троицкой церкви и сказала, что Клавдию Петровну спрашивает какой-то молодой человек. Это был конвоир, который отвозил отца Николая в Харьков на поезде и который откликнулся на его просьбу передать весточку об этом семье. Наверное, отца Николая долго держали бы в тюрьме без суда, но Клавдия Петровна опять появилась в приемной ОГПУ с требованиями свидания с мужем, достаточных оснований для начала следствия у чекистов не было, и о. Николая выпускают из тюрьмы. Но возвращаться в Полтаву ему уже не разрешили, оставив под расписку в Харькове.
ОГПУ понимает, что к тому времени у о. Николая оказалось в Харькове слишком много близких по духу влиятельных священнослужителей. С целью затруднить общение с единомышленниками, власть назначает отцу Николаю Пискановскому ссылку за пределы Украины – в Воронеж (очевидно, это осень 1927 года). Направляясь в ссылку, о. Николай первоначально должен был заехать в Нижний Новгород, куда после освобождения из тюрьмы 2 апреля 1927 года вернулся митрополит Сергий, и передать ему послание от группы украинских иерархов. Но на этот раз обстановка встречи складывалась напряженной в отличие от предыдущего года, когда совместная борьба с расколами и разделениями церковного управления создавала атмосферу взаимного доверия.
Дело в том, что вернувшийся к исполнению своих обязанностей управления Патриаршей церковью митрополит Сергий после тяжелых месяцев в одиночной камере зловещей Внутренней тюрьмы ОГПУ опубликовал в «Известиях» от 16/29 июля Декларацию, призывавшую верующих к лояльности советской власти. Эта Декларация вызвала ожесточенную полемику и надолго разделила русское общество на всем каноническом пространстве РПЦ. И если ранее о. Николай доставлял митрополиту Сергию послания, исходящие из единого понимания задач Русской церкви, то сейчас о. Николай вез ему послание иного толка, предлагавшее Сергию пересмотреть свои позиции.
Отец Николай был принят митрополитом, передал ему Послание, имел с ним беседу. По свидетельству Ксении Николаевны, он «просил и убеждал митрополита» отказаться от своей Декларации. Очевидно, что для Сергия уже не оставалось возможности выполнить требования, содержащиеся в Послании, поэтому о. Николай тоже не мог принять предложение митрополита «не ездить в Воронеж, принять хороший приход и митру в Нижнем Новгороде» и сказал, что «поедет в назначенное ему место ссылки под покров Святого Митрофана».
В Воронеж переехали всей семьей. В небольшой Вознесенской церкви (против занятого тогда «живоцерковниками» Митрофаньевского монастыря) служит замечательный батюшка, о. Иоанн, который принимает всех ссыльных священников. Но отцу Николаю не довелось долго здесь служить. Епископ Воронежский Алексий (Буй) 9 января 1928г. направляет митрополиту Сергию протестное обращение от Воронежской епархии, среди подписавших его о. Николай Пискановский и многие другие священники и миряне. ОГПУ «принимает меры», начат масштабный процесс «церковников», в апреле 1928 года сослан в Среднюю Азию отец Иоанн, а 4 мая арестован о. Николай и еще один украинский священник из Вознесенской церкви, о. Александр. Их все лето держат в «Губисправдоме» (так стали тогда называть в СССР тюрьмы, есть фото этого здания с надписью о. Николая), судят и приговаривают к трем годам ИТЛ.
Из Воронежа отца Николая увозят на Соловки 14 сентября 1928 года. Ксения Николаевна писала: «Отец очень стремился на Соловки, хотел рассказать о декларации митрополита Сергия...» Действительно, в это время для русского духовенства не было более жгучей мировоззренческой проблемы, чем отношение к Декларации митрополита Сергия. А Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН), где оказалась собранной представительная и довольно многочисленная группа влиятельных иерархов Русской Православной церкви, являлся крупным центром православной мысли.
На Соловках, как и во всей стране в это время, православное духовенство опять, как во времена появления «живой церкви», расколото надвое – на иосифлян и сергианцев. Эти два направления названы по имени своих руководителей – митрополита Сергия (Страгородского), заместителя местоблюстителя патриаршего престола, и митрополита Иосифа (Петровых), не признававшего Декларации.
На Соловках большинство заключенного духовенства - иосифляне, во главе их владыка Виктор Вятский (Островидов), с ним единодушны такие епископы, как Петр (Зверев), Нектарий (Трезвинский), Илларион (Бельский). Ко времени появления на острове о. Николая, там также находились такие его соратники по Украине, как епископы Василий (Зеленцов), Дамаскин (Цедрик).
Сохранилось несколько почтовых открыток отца Николая, отправленных им из Соловецкого лагеря семье. Судя по их краткости и отсутствию всяких фактических сведений, за исключением погодных, цензура в лагере свирепствовала и не только густо вычеркивала неугодные строчки, но и просто уничтожала крамольные почтовые отправления. Лишь иногда прорвется полуфраза вроде «Погода у нас ... солнечная и тихая. Благословляю всех вас» или «Да укрепит вас всех Господь в стоянии и даст терпение». На всех сохранившихся открытках стоят штемпели «проверено УСЛОН» и в качестве подписи «от заключенного Пискановского Николая Акимовича» – да ведают работники почтового ведомства и прочие истинно советские люди, от каких преступных чудовищ могут поступать почтовые отправления.
Напечатаны открытки в собственной типографии Соловецкого лагеря, на лицевой стороне различные художественные изображения. Это могут быть нейтральные жанровые мотивы, например «почтарские лодки на веслах по шуге». Появляются и местные достопримечательности, типа башни Соловецкого монастыря с надписью «У входа в кремль» или «часовни Елизара на о. Анзер», причем цензоры по всей видимости считали, что в последнем случае прибавить к имени Елиазара «св.» было бы политически неверным, да и имя лучше «осовременить». Упоминать Господа не рекомендуется.
О. Николай к началу 1930 года отбыл половину своего тюремного срока, а в Воронеже пошла новая широкая волна арестов по церковным делам. Схватили многих ссыльных священников и мирян, было много расстрельных приговоров. 11 февраля арестовали матушку Клавдию Петровну, дали 5 лет Соловков. Отца Николая, как пишет Ксения, «тоже вызывали на процесс, тоже был бы расстрелян, но он к тому времени просидел уже больше половины срока, поэтому его не вывезли».
По свидетельству И.М. Андреевского, отец Николай Пискановский общий духовник для всего епископата и белого духовенства у иосифлян. В своих воспоминаниях, опубликованных за рубежом, он сообщает, что о. Николай получил записку от жены и сына: «мы всегда радуемся, думая о твоих страданиях за Христа и его Церковь. Радуйся и ты о том, чтобы и мы сподобились быть снова и снова гонимыми за Господа».
Очень примечателен и рассказ И.М. Андреевского о тайных службах на Соловках. «Так, например, в Великий Четверток 1929 г., служба с чтением 12 Евангелий была совершена в нашей камере врачей, в 10-ой роте. К нам пришли, якобы по делу о дезинфекции, Владыка Виктор и о. Николай. Потом, катакомбно, отслужили церковную службу, закрыв на задвижку дверь. ...
В пятницу, когда мы, врачи, только что вернулись в свои камеры после 12 часового рабочего дня, к нам пришел о. Николай и сообщил: Богослужение – чин погребения – состоится и начнется через час. "Где?" – спросил Владыка Максим. "В большом ящике для сушки рыбы, который находится около леса... Условный стук 3 и 2 раза. Приходить лучше по одному"...
Через полчаса Владыка Максим и я вышли из нашей роты и направились по указанному "адресу". Дважды у нас спросили патрули пропуска. Мы, врачи, их имели. Но как же другие: Владыка Виктор, Владыка Иларион, Владыка Нектарий и о. Николай?.. Владыка Виктор служил бухгалтером на канатной фабрике, Владыка Нектарий – рыбачил, остальные – плели сети... Вот и опушка леса. Вот ящик, длиной сажени 4. Без окон. Дверь едва заметна. Светлые сумерки. Небо в темных тучах. Стучим 3 и потом 2 раза. Открывает о. Николай. Владыка Виктор и Владыка Иларион уже здесь... Через несколько минут приходит и Владыка Нектарий. Внутренность ящика превратилась в церковь. На полу, на стенах, еловые ветки. Теплятся несколько свечей. Маленькие бумажные иконки. Маленькая, в ладонь величиной, плащаница утопает в зелени веток. Молящихся человек 10. Позднее пришли еще 4-5, из них – два монаха... Началось богослужение. Шепотом. Казалось, что тел у нас не было, а были только одни души... Я не помню – как мы шли "домой", т. е. в свои роты. Господь покрыл!...
Светлая заутреня была назначена в нашей камере врачей. К 12 часам ночи, под разными срочными предлогами по медицинской части, без всяких письменных разрешений, собрались все, кто собирался придти, человек около 15... После заутрени и обедни – сели разговляться. На столе были куличи, пасха, крашеные яйца, закуски, вино (жидкие дрожжи с клюквенным экстрактом и сахаром). Около 3 часов разошлись...»
О Соловецком периоде в жизни о. Николае с большим почитанием пишет в своих «Воспоминаниях» Дмитрий Сергеевич Лихачев: «Он был другой (по сравнению с владыкой Виктором Островидовым – ВВ). Его нельзя было назвать веселым, но всегда в самых тяжелых обстоятельствах он излучал внутреннее спокойствие. Я не помню его смеющимся или улыбающимся, но всегда встреча с ним была какой-то утешительной. И не только для меня. Помню, как он сказал моему другу, год мучившемуся отсутствием писем от родных, чтобы он потерпел немного и что письмо будет скоро, очень скоро. Я не присутствовал при этом и поэтому не могу привести точных слов отца Николая, но письмо пришло на следующий день. Я спросил отца Николая – как он мог знать о письме? И отец Николай ответил мне, что он и не знал, а так как-то вымолвилось. Но таких «вымолвилось» было очень много...»
Клавдия Петровна Пискановская проведет в УСЛОНе больше трех лет, но на острова она так и не попадет, пройдя страдный путь по «командировкам» материковой Карелии – это расползается подобно раковой опухоли Соловецкое управление Гулага, и скоро оно развернется в чудовищную зону Беломорканала. Тем не менее, Клавдии Петровне довелось встретиться с мужем на пересыльном пункте в Кеми (Кемперпункт) в момент формирования этапа, с которым отца Николая отправляли с Соловков. Об этом пишет Д. С. Лихачев: «Отец Николай знал, что его жену также арестовали, и очень беспокоился о детях: что, если возьмут в детдом и воспитают атеистами! И вот однажды, когда его вывозили из лагеря, в Кемперпункте (Кемский пересыльный пункт) он стоял в мужской очереди за кипятком. С другого конца к тому же крану подходила женская очередь. Когда отец Николай подходил к крану, он увидел у крана свою жену. Их заслонили заключенные (разговаривать мужчинам с женщинами было строго запрещено), и отец Николай узнал радостную для него весть – детей взяли верующие знакомые...»
Действительно, после ареста матушки Клавдии Петровны ее свекровь, Мария Ивановна увезла внуков из Воронежа к дочери Екатерине Иоакимовне Домочальской в Коростень Житомирской области. Дядя Миша, муж дочери, работает кассиром товарного двора местного ж. д. узла. Для тети Кати любая связь с арестованными казалась слишком опасной, поэтому она не захотела оставлять у себя Ксению, которая переписывается с родителями и хочет ехать к ним на свидание. Ксения переехала в Одессу к тете Анне Петровне, которая не противится ее переписке, и поступает учиться в ФЗУ Химпромсоюза.
Трехлетний срок заключения отца Николая в мае 1931 г. подошел к концу, но советская власть не спешила освобождать узника. Наоборот, она готовила ему еще горшее по сравнению с Соловками испытание – в декабре 1931 года его по этапу, под конвоем отправляют на лесоповал на Северной Двине, в район староверческого села Кехта.
О. Николай по здоровью не может работать на тяжелых принудработах, это было установлено врачебной комиссией еще на Соловках – но в лесу никаких медкомиссий нету, а для не выполняющего нормы лагерника нет также и питания. Получив от одной ссыльной, бывшей воронежской прихожанки Троицкого храма, сообщение об отчаянном положении отца Николая, совершенно больного и погибающего от голода, его еще не достигшая 17-летия дочь, немедленно бросив свое ФЗУ в Одессе, устремляется к отцу в далекий Северный край. Ксения достигает цели, несмотря на все трудности далекого путешествия, находит для отца угол у одной бедной многодетной женщины в деревне Красная Горка недалеко от Кехты, оставляет отцу еду и денег и устремляется назад в Одессу, хлопотать о вызволении отца. Мы можем судить об обстоятельствах приезда дочери и о по-прежнему высоком состоянии духа о. Николая по приводимому ниже его собственноручному письму, доставленному Ксенией бабушке Марии Ивановне и 12-летнему брату в обход официальной почты и цензуры.
«Дорогие мои мамочка и сынок Коленька!
Шлю тебе, сынок Коленька, родительское благословение и привет вам с далекого Севера. Никогда не забываю вас в своих ежедневных молитвах. Молю тебя, будь всегда верен Христу. Помни данное тобою обещание маме в темнице на свидании при отъезде. Ежедневно по молитвослову читай утренние и вечерние молитвы, а после молитв поминай родных и близких за здравие и упокой. Весьма скорблю, что не имеете духовного утешения. Если имеете возможность причащаться, (неразб.) ... Мамочка, родная, не скорбите. Мне сейчас стало лучше, да будет на все воля Божия. Жизнь наша здесь временная. Будем просить Господа, чтобы сподобил быть нам вместе в Царствии Небесном. Прошу целовать своих, Таню и Катеньку. Пусть простят, что я их в письмах мало вспоминаю, не желая им причинить беспокойств, а всегда их помню и люблю. Всех, всех родных целую. Горячо благодарю Ксеничку за ее любовь, сколько ей, бедной, пришлось в дороге перенести скорбей. Всех благодарю за память и любовь. Что со мной ни будет, от священства я не отрекусь. Ведь я давал обещание при рукоположении быть верным Христу до последней капли крови. Всегда остаюсь верным Св. Православию и все новые расколы отвергаю. За все Ваши страдания, которые вы терпеливо переносите, Господь простит все грехи. Читай, Коленька, по-славянски и постарайся ... Псалмы «Благослови, душе моя, Господа» и «Хвали, душе моя, Господа Единородного сын», и «Блаженство» выучить наизусть и знать порядок.
Целуйте Женю и детей. По возможности пишите, хотя кратко, о Вашем здоровье. Коленька, посылаю тебе перчатки и икону Св. Николая.
Благословение. Прошу Вас, мамочка, благословите меня своим родительским благословением. Ксеничка Вам расскажет, как я живу и что пишут мои друзья. Да хранит Вас Господь. Горячо любящий вас сын и отец. Целую Вас. 1932 г.»
Таня и Катенька – племянница и сестра о. Николая, у которых живут Мария Ивановна и Коля
Женя – Евгения Иоакимовна, живет с дочерью Таней, ее мужем и внуками в г. Горьком.
Ксения, вернувшись из поездки к отцу в Кехту, обращается 21 апреля 1932 г. из Одессы с просьбой о срочной помощи к Екатерине Павловне Пешковой, главе Политического Красного Креста.
«Многоуважаемая Екатерина Павловна!
Покорнейше прошу Вас походатайствовать о моем отце! Отец мой священник Пискановский Николай Акимович, арестован еще в 1928 г. 10-го мая в г. Воронеже, где он служил в то время. Постановлением Московского ОГПУ по статье 58-10 он сослан в концлагерь сроком на три года. Срок его закончился 10 мая 1931 года. В 1930 году, 11 февраля, не знаю за что, арестовали нашу мать, Пискановскую Клавдию Петровну, которая своим трудом кормила нас, ... по статье 58 сослали в Соловки сроком на 5 лет, где она находится и сейчас. После отца и матери остались я, еще не совершеннолетняя, мой брат 10 лет и старуха-калека бабушка 80 лет. После окончания срока, отец пять месяцев оставался на месте ссылки в концлагере на принудительных работах, и только в декабре 1931 года его, опять этапом, отправили в лес недалеко от Архангельска, возле дер. Кехты Холмогорского района. Долго работать в лесу отец не мог по состоянию здоровья, и его перевели в дер. Кехту, где отец находится и сейчас. Отец мой с детства страдает пороком сердца, а в ссылке здоровье его все время ухудшалось. В настоящее время отец очень сильно болен уже несколько месяцев, и здоровье его все время ухудшается. Сейчас к болезни сердца прибавилось еще и психическое расстройство, по ночам и днем не находит себе места. Если он дольше будет в такой обстановке, то он окончательно сойдет с ума и сердце его долго не выдержит. По состоянию здоровья он не может работать на принуд. работах, даже на самой легкой. Даже сторожем, да и срок ссылки в концлагере кончился. А на вольное жительство отца почему-то не отпускают. После матери мы остались без всяких средств, так что мне трудно оказать отцу даже материальную помощь. От всего сердца прошу Вас походатайствовать за отца, чтобы его отпустили на вольное жительство в населенное место, где есть врачебная помощь, где бы и я могла жить с отцом. Хоть в г. Архангельск или даже в крайнем случае в Холмогорск.
Прошу Вас, ... ходатайствуйте, чтобы мою просьбу исполнили как можно скорее, так как всякое промедление может стоить жизни отцу. Когда известен будет результат, прошу Вас, сообщите мне. Мой адрес: г. Одесса, Черноморская ул. Д. 24, кв. 6. Ксении Николаевне Пискановской».
На заявлении сверху надпись «В Московское ОГПУ». Это похоже на чудо, а, может быть, и есть настоящее чудо, но хлопоты сработали, и достаточно быстро. Отцу Николаю разрешили переехать в краевой центр, Архангельск. Его положили на обследование и лечение в Архангельскую городскую больницу.
В жизни Пискановских было много гонителей. Но Божий Промысел также нередко посылал искренних помощников и умелых споспешников. Одним из таких людей был Александр Александрович Левичев, провизор, заведовавший лекарственным обеспечением Архангельской больницы. Ранее он уже проявил себя духовным подвигом, скрывая у себя настоятеля Антониев-Сийского монастыря, после революции возглавившего Соловецкий монастырь - священномученика Вениамина Кононова.
В больнице о. Николая удалось подлечить, поспособствовать его последующему устройству. Конечно, ссыльным сносную работу в Архангельске не давали, и отец Николай начал работать сторожем на городском кирпичном заводе.
В Архангельске в это время работал печником прибывший с Соловков ссыльный священник Александр Филиппский, он нашел для отца Николая съемную каморку на чердаке. У о. Николая имелся антиминс госпитального храма и полный полотняный иконостас, и они с о. Александром стали тайно служить в своем импровизированном храме вместе с несколькими ссыльными верующими.
К осени Ксения оставила незаконченным свое учение в ФЗУ в Одессе и переехала к отцу в Архангельск ухаживать за больным отцом. Она вспоминает, что «сначала приняли меня на работу в КрайЗУ, но потом всех ссыльных и семьи стали сокращать, и кроме кирпичного завода я никуда не могла устроиться - и то приняли по знакомству, так как отец там работал сторожем. Работала то там, то на стройке, то заменяла кого-то».
Ксения рассказывала, что к ним иногда заходил давний знакомый отца, епископ Лука (Войно-Ясенецкий), лечить язвы на ногах о. Николая. Но главными соработниками о. Николая на церковной ниве в это время были другие люди.
Господу было угодно, чтобы именно в это время в Архангельске развернулась новая яркая картина интенсивной церковной жизни - как бы протуберанец на грозовом небе. Началом оживленной деятельности архангельской группы "Истинно-православной церкви " нужно считать 1933 год и первую половину 1934 года . Важная предпосылка для этой яркой архангельской вспышки в истории борьбы русской православной церкви с безбожной властью - синхронное появление в архангельской ссылке сразу нескольких авторитетных и энергичных епископов, сформировавших монолитную мощную группу единомышленников. Ее главной фигурой стал доставленный в Архангельск из Космодемьянской тюрьмы в июне 1933 г. уже упоминавшийся нами владыка Серафим (Семен Николаевич Самойлович). Несколько раньше по дороге в Усть-Цыльму в Архангельск по этапу был доставлен епископ Виктор Островидов. С 1933г. и до ареста в начале 1936 г. в городе находился и ссыльный владыка Дамаскин (Цедрик). 17 января 1935 г. в Кимрах был арестован и направлен в ссылку в Архангельск владыка Парфений (Брянских). И оказалось, что со всеми этими владыками был давно знаком и дружен - по Украине и Соловкам - о. Николай Пискановский.
Второй важной предпосылкой появления архангельского протуберанца можно считать формирование действенного руководящего дуэта, который был представлен владыкой Серафимом и его ближайшим соратником о. Николаем Пискановским. Они знали друг друга с дореволюционных времен, были довольно близкими родственниками, а также идеально дополняли друг друга в духовном и организационном плане – пылкий, решительный, активный владыка и мудрый, спокойный, прозорливый протоиерей. Я сначала хотел написать про него, что он легко просчитывал действия на много ходов вперед, и тут же осознал, что процесс познания у о. Николая был иным, ему просто было ведомо то, что для большинства наглухо закрыто завесой неизвестности.
Оба руководителя жили ощущением Всемогущества Господня и Покорности Его воле. Оба были одержимы чувством высокой ответственности за ту пастырскую миссию, которую они были призваны выполнить. Владыка Серафим чрезвычайно серьезно оценивал свой первосвятительский искус – когда он возглавлял РПЦ в период ареста Сергия Страгородского (с 29 декабря 1926 г. по 7 апреля 1927г.), являясь Заместителем Патриаршего Местоблюстителя. И добровольно вернув Сергию права на управление, он потом, очевидно, посчитал этот свой шаг в свете последующих действий митрополита, прежде всего публикации его Декларации, опрометчивым и недействительным.
Впрочем, многие видные православные иерархи также признавали права владыки Серафима. Известно, например, послание Святителя Виктора Островидова , датированное, предположительно, 1934 годом, в котором он писал о возглавлении Российской Церкви Патриаршим Местоблюстителем Петром, митрополитом Крутицким, и его заместителем Серафимом, архиепископом Угличским.
Даже простое перечисление действий владыки Серафима и о. Николая свидетельствует, что свою общую миссию в эсхатологических условиях наступления большевиков на Церковь они видели как возглавление народа Божьего – истинных христиан, повторявших путь христианских мучеников Рима во времена Нерона. В советском варианте катакомбы превращались в тайные домашние скиты, а арены цирков - в лагеря, тюрьмы и спецполигоны НКВД.
Какие же действия владыки Серафима и о. Николая того периода можно квалифицировать как относящиеся к возглавлению Русской Церкви? Из того, что нам известно, отнесем к таким действиям переписку 1933 года владыки Серафима с митрополитом Кириллом (Смирновым), направление им «понуканий пламенных», его призывы к решительным действиям по возвращению первосвятительской власти митрополиту Кириллу, первому кандидату на наследование первосвятительского звания в соответствии с завещанием патриарха Тихона. Однако к концу 1933 года полностью исчезли надежды, что митрополиту Кириллу будет возможно предпринять решительные действия для достижения этой благой цели. Тогда владыка Серафим берет инициативу на себя и пишет свое Деяние (от 14/27 декабря 1933 г.), в котором он объявляет митрополита Сергия (Страгородского) «лишенным молитвенного общения со всеми православными епископами Русской Церкви и запрещённым в священнослужении за свою антиканоническую деятельность».
Для утверждения этого Деяния владыка Серафим и о. Николай организовали в Архангельске собор Истинно-православной церкви (ИПЦ), так называемый «малый катакомбный собор», решения которого должны были стать основой для действий всех ссыльных епископов и духовенства. Об этом «архангельском совещании» (так в протоколе ОГПУ) рассказывает владыка Макарий (Кармазин): «В мае мес[яце] 1934 г. Серафимом Самойловичем я через Пискановского был приглашен в Архангельск на совещание, но от этой поездки, по соображениям конспирации и во избежание провала деятельности ИПЦ и его последствий, я отказался и ограничился письменным сообщением в адрес Серафима о том, что я ИПЦ не изменю и твердо буду проводить свою работу в деле создания в России свободной истинно-православной церкви».
Постоянной заботой вл. Серафима и о. Николая было назначение правящих архиереев в епархиях Истинно-православной церкви - на допросе 11 октября 1934 года владыка Макарий (Кармазин) сообщает: «Указание я получил в мае 1934 года от епископа Серафима (Самойловича) через священника Пискановского. В письменном указе Серафим (Самойлович), несмотря на то, что он находился в ссылке, рассматривая себя как Заместителя Патриаршего Местоблюстителя, предлагал принять Днепропетровскую епархию, которой я управлял до своего ареста 1927 года. Позднее, т. е. вскоре после ареста Серафима (Самойловича), Пискановский предложил мне принять руководство Вятской епархией и группами ИПЦ Ивановской промышленной области, руководил которыми до ареста Серафим (Самойлович)».
Показательны и иные действия протоиерея Пискановского, занимавшегося важнейшими текущими проблемами всей Русской Православной Церкви. Такой была, к примеру, проблема мироварения - великого священнодействия, являющегося обычно прерогативой первоиерарха. Отец Николай в 1933 году пишет об этом митрополиту Кириллу (Смирнову), возвращается к этой теме в письме 1934 года к владыке Макарию (Кармазину). Понятно, что он делает это прежде всего от лица архиепископа Серафима, как его представитель или руководитель секретариата. В протоколах допросов многие часто называли о. Николая секретарем архиепископа Серафима – для Архангельского периода их совместной церковной деятельности это фактически так и было.
Анализируя, какой была система управления Истинно-православной церкви в 1934 году и какую роль играл в этом управлении о. Николай, сошлемся на свидетельство епископа Макария (Кармазина): «Наша ... церковь возглавляется в настоящее время архиепископом Серафимом Угличским, митрополитом Казанским Кириллом, мною — епископом Кармазиным, епископом Глуховским Дамаскиным, епископом Парфением Брянских, епископом Иоасафом Жеваховым, епископом Афанасием Молчановским и протоиереем Пискановским Николаем Акимовичем».
Вернемся к судьбе семьи Пискановских. Школьник старших классов, Коля приезжал в Архангельск, посетить отца и сестру во время своих летних школьных каникул. Имеется фотография брата и сестры с надписью «на память сестричке в день выезда из Архангельска 28 июля 1933 г.» - Коля возвращается в Коростень продолжать свое школьное обучение. Летом следующего года шестнадцатилетний Коля вместе с бабушкой Марией Ивановной приезжают из Коростеня в Архангельск. В Архангельске Коля намерен заканчивать среднюю школу. Матушка Клавдия Петровна освободилась из лагеря весной 1934 г., она направлена в ссылку в Архангельск. Наконец, семья Пискановских на короткое время воссоединилась, хотя бы и в ссылке. В августе 1934 г. все пятеро на фотографии.
Аресты архангельской группы ИПЦ начались в мае 1934 г. Первым ОГПУ схватило владыку Серафима (Самойловича). До о. Николая черед дошел в сентябре. Обвинение и у епископов, и у о. Николая было одно и то же: «Принадлежность к истинно православной церкви». Отец Николай зимой переведен в тюремную больницу. Следуют мучительные допросы, очные ставки. На этот раз подорванный организм не выдержал – отец Николай умирает во время следствия 10 апреля (28 марта) 1935 г. Официальный диагноз - воспаление легких. Мнение Дмитрия Сергеевича Лихачева: «Жизнь отца Николая была сплошным мучением, а может быть и мученичеством».
Стали хлопотать о получении семьей тела усопшего. В хлопотах, помимо семьи, принимали активное участие уважаемые люди, сотрудники городской больницы - уже известный нам провизор Левичев и Дмитрий Васильевич Никитин. Профессор Никитин, находившийся в архангельской ссылке - яснополянский врач Льва Николаевича, крупный медик-терапевт, среди пациентов которого были высокие чины краевого НКВД. Поскольку о. Николай не был еще осужден по приговору суда и считался подследственным, просьбу о выдаче тела удовлетворили уже на следующий день после смерти. Ксения пишет при этом, что чекисты это сделали, чтобы еще и посмотреть, кто именно придет на похороны. Своевременно оповестить людей о похоронах было трудно из-за трудностей переправы через Северную Двину и распутицы, но близкие люди (Ксения упоминает епископа Парфения, владыку Дамаскина, петроградского протодиакона Василия и др.) явились не будучи специально оповещены. Как сообщает Ксения, им приснился отец Николай, который сказал, что он будет служить и просил приехать к нему в пятницу 12/ IV (30/ III ) 1935 года – это и оказался день его похорон, третий после кончины. Похоронили отца Николая на городском кладбище, народу пришло много.
Эпилог
Дальнейшая судьба незаурядной семьи Пискановских заслуживает развернутого описания, и я надеюсь в ближайшем будущем подробно ознакомить православную общественность с этой невеселой, но в высшей степени духоподъемной историей. Пока что решаюсь для тех, кто ознакомился с приведенным выше материалом, перечислить лишь основные последующие события, основные вехи их праведной жизни, которую я в своей статье в журнале «Наше Наследие» № 87-88 2008 г. решился назвать «Житием Пискановских».
Русской Зарубежной православной церковью на соборе 1/14 ноября 1981 года о. Николай Пискановский был прославлен в лике новосвященномученика.
Клавдия Петровна вместе с дочерью были арестованы по «церковному делу» в 1937 году, направлены в лагерь на реке Пинега в Архангельской области. В 1940 г. Ксению судят в лагере и добавляют ей срок. Обвинение формально было связано с православным стихотворением, которое читала Ксения, а фактически с отказом Ксении от «сотрудничества» с НКВД.
Коля Пискановский, получив аттестат с золотой медалью, поступил в 1938 году в Московский электромеханический институт инженеров ж.д. транспорта им. Ф.Дзержинского (МЭМИИТ) на факультет механизации строительных и путевых работ. Он регулярно направляет в лагерь посылки матери и сестре, ухитряясь прожить на свою невеликую стипендию и на нищенские приработки учителем черчения в вечерней школе.
Но приходит время новых еще горших испытаний. Началась война. В лагерях отменены письма, практически отменено и питание – и на воле население питается все хуже, чего уж с заключенными церемониться! В связи с угрозой наступления немцев часть северных концентрационных лагерей перемещают в глубь страны, Клавдия Петровна и Ксения оказываются в Коми АССР, в новых лагерных пунктах, развернутых вдоль железной дороги на Ухту, заключенные жестоко голодают.
Коля Пискановский вместе со своим институтом в декабре 1941 года был эвакуирован в Томск, где возобновились занятия студентов. Весной 1943 года он блестяще защитил в Томске свой дипломный проект, получил диплом инженера по специальности «механизация строительных и путевых работ» и был направлен на работу механиком в Молотов (прежняя и теперешняя Пермь). К тому времени переписка Коли с лагерем возобновилась, и сестра сообщает ему, что рассматривается возможность выпустить мать из лагеря. «Когда я читал, у меня от радости сжалось сердце», - писал в ответ Коля своей сестре. Конечно, Ксения не могла написать ему в условиях жесткой цензуры, что речь идет об «актировании», то есть освобождении по акту лагерной больницы практически безнадежно больных людей.
Коля стал готовиться к приезду матери, договаривается о съеме угла в доме вдовы священника на пермской окраине, получает разрешение горисполкома на въезд матери в Молотов. Наконец, к середине июля Клавдия Петровна приезжает к сыну. Радостная встреча, он размещает ее у хозяйки, несет паспорт матери для прописки в милицию. И... получает отказ – по паспортам, владельцы которых их получили «в связи с освобождением из мест заключения», в областных центрах не прописывают! Нарушения паспортного режима могут дорого обойтись обоим, и Коля срочно перевозит мать на станцию в 25 километрах по железной дороге от Молотова и прописывает ее там. Свободные выходные дни в военное время выдаются редко, он ездит к ней после долгого рабочего дня, вместе удается провести не более пары часов. «При таких кратких свиданиях не успеваем наговориться, так что только отрывками... Я представлял ее себе постаревшей, но такой исхудавшей я ее никогда не видел, и поэтому не мог представить. Одни кости да кожа», - пишет он сестре. От матери Коля узнает, что у Ксении недавно была очередная вспышка туберкулеза, она лежала в лагерной больнице.
А Клавдия Петровна в феврале 1944 года попадает в больницу, у нее горлом идет кровь, отекают ноги, вечерами поднимается температура, дыхание сбито. В палату Колю не пускают, подняться с постели мать уже не может. Скончалась Клавдия Петровна 29 марта 1944 года, Коля похоронил ее на городском кладбище, рядом с церковью.
В конце 1944 года проектное бюро Центрального управления машиностроительных заводов НКПС, куда попал дипломный проект Коли, предложило ему перейти к ним в Москву на работу, но из Перми его не отпустили. Вырваться удалось только к маю 1945 года, поступив в аспирантуру своего института, возвращенного к тому времени в Москву. Коля успешно занимается, для приработка ведет занятия со студентами, хлопочет с посылками в лагерь сестре. Но притаившийся туберкулез вылезает наружу, Коля попадает в больницу, борется с болезнью, но истощенный многолетним недоеданием организм не выдерживает,
Ксения освободилась из северных лагерей только в 1947 году, и то ей, как «мамке», скостили дополнительный срок в связи с рождением в том же году дочери. Отец девочки тоже освобождается в 1947 году, уезжает устроить развод с прежней семьей, но происходит примирение, и он сообщает, что не вернется. Ксения не может приехать к брату в Москву, ограничения на проживании сохраняются. В 1949 году ее вновь арестовывают в Угличе, направляют в Рыбинские лагеря, а двухлетнюю дочь прячут православные сердобольные «бабули». Освободилась из лагеря Ксения только в 1955 году, встретилась со своей дочерью, но потребовалось время и усилия, чтобы преодолеть отчуждение, возникшее за шесть долгих лет разлуки. Живут они трудно, но постепенно жизнь налаживается, дочь получает специальность инженера, работает в Уфе и Тутаеве на заводах, выпускающих авиационные двигатели. Живут душа в душу, но последние годы жизни Ксении Николаевны омрачены крахом российской авиационной промышленности и вынужденной безработицей ее работников. Она скончалась в 1997 году, преодолев не только неисчислимые лишения своих лагерных и «свободных» лет, но и туберкулез, оказавшийся фатальным для ее матери и брата. Велика была сила духа у этого скромного, глубоко православного человека.