Графиня Александра Олсуфьева

ЕЕ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЫСОЧЕСТВО
РУССКАЯ ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ
ЕЛИЗАВЕТА ФЕОДОРОВНА

Среди тысяч людей сильных, талантливых и отважных, убитых так на­зываемым советским правительством в большевистской России, особняком стоит незабываемая фигура. Это женщина, женщина мужественная и вели­кодушная, чей жизненный путь начался в блеске имперского великолепия и завершился в черных глубинах сибирской шахты, куда ее сбросили палачи после жестоких мучений.

Великая княгиня Елизавета, сестра русской императрицы Александры, была дочерью гессенской принцессы Алисы и внучкой королевы Виктории. Воспитание, в раннем возрасте полученное от матери, подготовило ее к вы­сокому уделу. Мудрая и нежная мать сызмальства прививала детям главную христианскую заповедь — любовь к ближнему.

Принцесса Алиса, хотя в душе навсегда осталась англичанкой, снискала горячую любовь на своей новой родине; наделенная тактом и рассуди­тельностью, она была учредительницей многих благотворительных на­чинаний, благотворительность в герцогстве достигла при ней небывалых высот. И все же перед смертью она завещала возложить на свой гроб лишь английский флаг.

Великая княгиня Елизавета применила к жизни уроки ми­лосердия, полученные от мате­ри,— и деятельной щедростью, и воздержанностью речей: она никогда не позволяла себе осуждать, великодушно находя оправдание для виноватых.

Став супругой русского великого князя Сергея, очаровательная прин­цесса Элла первые семь лет провела в Петербурге, в блеске и великолепии императорского двора. Чтобы угодить мужу, она вращалась в обществе — и общество восхищалось ею. Но такая жизнь не могла ни удовлетворить ее сердца, ни принести ей счастья. Высокое положение обязывало великую княгиню появляться на придворных церемониях, но она ценила это положе­ние лишь постольку, поскольку оно давало ей возможность творить добрые дела. Ослепительно красивая, она являлась на балах, сверкая брильянтами; но на ее спокойном челе уже отпечаталось призвание — только, быть может, менее явственно, чем на лице ее сестры, императрицы: у той даже в самые благополучные времена не исчезали скорбные складки возле рта, придавая ее красоте трагическое выражение.

В 1891 году великокняжеская чета обосновалась в Москве: Сергей Алек­сандрович получил назначение на должность генерал-губернатора. В тот год великая княгиня впервые основательно занялась благотворительностью. Вскоре у всех вошло в привычку обращаться к ней за помощью, избирать ее председательницей новых организаций, попечительницей богоугодных заведений, и, когда разразилась война с Японией, она была готова к главенствующей роли в широком патриотическом движении, целиком захватив­шем русское общество с его всегдашней отзывчивостью и желанием помочь раненым — в лазарете или же на фронте, вдали от родного дома. Великая княгиня с головой ушла в работу, она была повсюду, заботилась обо всем, что могло способствовать здоровью и покою воинов; послужила она и ду­ховным нуждам русских людей, которые были тогда весьма религиозны, — отправкою походных церквей, снаб­женных всем необходимым для слу­жения Божественной литургии. По Транссибирской магистрали шли превосходно оснащенные — под ее надзором — санитарные поезда. Но самым замечательным достижением, принадлежавшим целиком ей, была организация женщин из всех слоев общества, от высших до низших; она собрала их в Кремлевском дворце, где они трудились на устроенных ею складах.

Всю войну этот оживленный улей с утра и до вечера работал на армию; великая княгиня с радостью убеждалась, что огромные позолоченные залы едва вмещали работниц —действительно, единственным пустым помещением оставался Тронный зал. Она посвящала все свое время этой работе, принявшей гигантские масштабы. Это было целое ведомство, настоящее министерство, отличавшееся от большинства учреждений лишь тем, что у служащих не было ни одной свободной минуты. Обращаюсь к соотечественницам: они помнят чудное видение — женщину в скромном светло-сером или голубом платье и маленькой белой шляпке; дружелюбная улыбка озаряет лицо с правильны­ми чертами; вот она идет, радуясь при виде сотен работниц, объединенных общей целью — облегчить насколько возможно страдания тех, кто сейчас там, на Дальнем Востоке, сражается под пулями японцев.

Москва чтила свою великую княгиню и выражала признательность обиль­ными пожертвованиями, которые ежедневно доставлялись ей для солдат, так что из кремлевских складов на фронт шло колоссальное количество по­сылок. Настолько вдохновляющей была ее личность, что самые холодные люди, соприкоснувшись с этой пылкой душой, загорались и со всем рвени­ем окунались в благотворительную работу. Мне радостно вспоминать это горячее время Русско-японской войны, когда никто и не помышлял о войне еще более страшной, оставившей от Европы одни руины.

Однажды, отправляясь в свои склады, великая княгиня услыхала совсем рядом ужасный взрыв — это прогремела бомба, брошенная в великого кня­зя Сергея Александровича 4 февраля 1905 года. Как и его отец, император Александр II, он пал жертвой революционеров, с той лишь разницей, что в 1881 году анархисты убили царя, который должен был на следующий день подписать либеральнейшую конституцию, тогда как великий князь Сергей Александрович никогда не скрывал опасений, что столь молодой народ не сумеет употребить во благо дарованную ему свободу. Ныне мы видим, как небезосновательны были его сомнения: те самые социалисты захлебнулись собственной кровью, став жертвой большевистского террора — террора, ими же развязанного.

Когда погиб его отец, великий князь Сергей Александрович был еще совсем юным; вместе с младшим братом Павлом, чье здоровье нуждалось в более теплом, нежели петербургский, климате, он жил в Риме. Папа Римский Лев XIII в то время проявил отеческую доброту к великому князю Сергею. Святой отец выказывал юным князьям трогательную привязанность; когда до Рима дошло известие об убийстве императора, Папа запретил говорить об этом князьям, желая самолично сообщить им печальную новость и вме­сте помолиться, разделяя их горе. Великий князь всегда с благодарностью вспоминал доброту, проявленную к нему Папой, и не забыл, как он утешал сирот, потерявших любимого отца.

В ту пору, когда великий князь был назначен губернатором в Москву, социалисты уступили свои позиции благодаря твердой и подлинно нацио­нальной политике императора Александра III; однако излишне мягкий нрав Николая II позволил им снова поднять голову. Они сознавали, что великий князь Сергей Александрович являлся препятствием для их планов, и решили устранить его с дороги. 4 февраля 1905 года в Кремле он погиб от рук терро­ристов — был убит взрывом бомбы. Великая княгиня как раз выходила из дворца, направляясь в свои склады; она бросилась в сани и оказалась у места катастрофы в ту самую минуту, когда солдат накрывал шинелью разорван­ное на части тело, пряча от взора несчастной жены. Преклонив колени на мостовой, она протянула руки, силясь заключить в объятия останки того, кто был ее супругом. Может быть, ужас этой сцены заставил ее впредь от­казаться от мясной пищи. Великая княгиня стала питаться одним молоком, яйцами, овощами и хлебом задолго до того, как решилась на монашескую жизнь. Во всяком случае, пережитый страх надолго запечатлелся на ее лице, и отпечаток этот исчез тогда лишь, когда она, познав тщету земного суще­ствования, сподобилась опыта небесной красоты; с тех пор ее глаза словно зрели видение иного мира. Она предалась поискам совершенства; и сколь велика была ее благодарность тем, кто своей привязанностью не тянул ее вниз, к земле, словно цепями, но с любовью наблюдал, как она восходит над нами все выше и выше.

2 апреля 1910 года великая княгиня Елизавета сняла вдовье и надела мо­нашеское одеяние в храме Марфо-Мариинской обители вместе с тридцатью другими сестрами, жаждущими помогать ей, трудясь на благо страждущего человечества.

Это был дивный обряд, его никогда не забыть тем, кто принимал в нем участие. Великая княгиня оставляла мир, в котором занимала блестящее положение, чтобы идти, как она сама говорила, «в мир больший, мир нищих и убогих». Епископ Трифон (в миру бывший князем Туркестановым), вручая ей белый апостольник, произнес пророческие слова: «Это покрывало скроет тебя от мира, и мир будет сокрыт от тебя, но станет свидетелем твоих добрых дел, которые просияют пред Богом и прославят Его».

Так и случилось. Сквозь серое сестрическое покрывало ее дела сияли божественным светом и вели ее к мученическому подвигу.

Великую княгиню всегда привлекал орден сестер-минориток Католической Церкви, и в уставе сестричества, ею основанного, отразились следы этого влияния. Все монастыри Православной Церкви, к которой она принадле­жала, подчиняются уставу святителя Василия Великого, монашество занято созерцательной жизнью, молитвой и послушаниями; это не удовлетворяло ее. Она считала, что молитва и созерцание должны быть завершающей на­градой для тех, кто отдал все силы, послужив Богу, что труд должен быть основой религиозной жизни, а молитва — восстановлением сил. Поэтому в ее сестричестве сестры призывались к труду за стенами обители в противо­положность монахиням, очень редко и лишь по особым случаям покидающим монастырь. Сестры Марфо-Мариинской обители посещали бедных и болящих, оказывали им всевозможную помощь, ухаживали за детьми, наводили чистоту в квартирах и повсюду вносили радость и мир. Но самую трудную работу всегда брала на себя матушка-настоятельница: она знала, что Бог милостив к бедным и убогим, и чувствовала, что у нее самой на все хватит энергии. Ее душа росла, восходя от силы в силу в этой жизни, полной лишений; всегда спокойная, невозмутимая, матушка Елизавета находила время и силы для нескончаемых дел.

Великая княгиня занимала три маленькие комнатки, отделенные от больницы домовым храмом, белые и чистые, меблированные плетеными стульями и украшенные святыми иконами — подарками от тех, кто любил и почитал ее. Спала она на деревянной кровати без матраса, на твердой подушке и, устав за день, засыпала мгновенно. Часто для сна ей оставалось всего два-три часа, и теми она иногда жертвовала ради друзей, упросивших принять их поздним вечером. В полночь матушка Елизавета вставала и шла в храм на общую молитву, потом обходила больницу. Если кто-то из больных давал повод для беспокойства, она садилась возле его кровати и просиживала так до утра, стараясь облегчить страдальцу изнурительные ночные часы. Благодаря исключительной интуиции ума и сердца ей удавалось найти слова утешения, и больные уверяли, что само ее присутствие облегчало боль, они чувствовали, как от нее исходит целительная сила, дающая терпение и спо­койствие в страданиях; боязливые смело шли на операцию, укрепившись ее утешительным словом. Может статься, эти строки попадутся на глаза тем, кому она помогла в мучительный час, там, в ее стране...

Если же несмотря на самую чуткую заботу пациент умирал, то эти брат или сестра во Христе уходили на ее руках. В Православной Церкви принято до отпевания читать над покойником неусыпаемую Псалтирь; обычно для этого приглашались монахини, в том числе и сестры Марфо-Мариинской обители, но ночные часы всегда брала на себя матушка-настоятельница. В ночной тиши из часовни в уголке сада, где она в одиночестве бдела над умершими, раздавался ее голос, повторяющий слова псалмопевца.

Крупные московские больницы вскоре признали, что маленький оби­тельский лазарет на пятнадцать человек превосходит их в уходе за пациен­тами, и стали направлять туда безнадежных больных. Помню кухарку из небогатого дома, которая получила ожоги, опрокинув керосинку; площадь ожогов была слишком велика — кожа уцелела лишь на ладонях и ступнях, и врачебная наука не могла ей помочь. У несчастной уже началась гангрена, когда ее доставили из городской больницы. Великая княгиня сама делала перевязки; они были чрезвычайно болезненны — приходилось ежеминутно прерываться, чтобы успокоить и утешить пациентку, — и продолжались по два с половиной часа дважды в день. После них платье великой княгини нужно было проветривать, чтобы избавиться от ужасного гангренозного запаха, но она упорно продолжала лечение до тех пор, пока, к изумлению докторов, отказавшихся от больной, та не поправилась.

Великой княгиней восхищались все хирурги, обращавшиеся к ней за по­мощью в проведении сложных операций. Она ассистировала с удивитель­ным самообладанием и вниманием, мгновенно выполняя каждую просьбу врача. Сумев преодолеть первое естественное отвращение, она ощущала лишь удовлетворение от того, что приносит пользу.

Среди прочего великая княгиня основала Убежище для чахоточных женщин из беднейших слоев общества и дважды в неделю посещала это обиталище смерти. Часто больные, забыв об опасности заражения, вы­казывали матушке Елизавете свою благодарность, обнимая ее, и не было случая, чтобы она уклонилась от их объятий. К этому дому для чахоточных она питала особое расположение. Здесь заботились о прислуге, которой хозяева обычно отказывали от места, едва обнаруживалась болезнь; таких не брали в больницы, им ничего не оставалось, как только умирать в край­ней нищете. За этими несчастными созданиями заботливо ухаживали в уютном доме с большим садом, и многие с помощью великой княгини обретали здесь надежду на выздоровление; другие мирно уходили, поручив близких своей благодетельнице. Как часто умирающая мать говорила ей: «Мои дети уже не мои, они — ваши, ибо у них никого нет на свете, кроме вас!» Нет конца перечню ее добрых дел — как и расходов на них. На себя она почти ничего не тратила, иногда за целый месяц на гардероб уходило по несколько копеек.

После гибели мужа оставив высший свет и устремись к свету поистине высшему, великая княгиня разделила свои драгоценности на три части: одну возвратила в царскую казну, и, полагаю, они в числе других были украдены большевиками, а теперь покрывают издержки революционной пропаганды; другую часть раздала ближайшим родственникам, а третья, и очень значительная, была продана и пошла на благотворительность. Себе она не оставила даже обручального кольца; единственным ее украшением был деревянный крест на белой ленточке, который она никогда не снимала. Обычно матушка Елизавета носила серые или белые хлопчатобумажные платья, белые шерстяные — по торжественным случаям. Чтобы не при­влекать внимания, отправляясь в город, она одевалась в черное, с черной вуалью; когда ее видели в сером, в серой мантии, то узнавали и почтительно приветствовали.

Невозможно себе представить, что больше не увидишь это создание, на­столько не похожее на других, настолько возвышающееся над всеми, такой пленительной красоты и прелести, такой неотразимой доброты; у нее был дар безо всякого усилия привлекать к себе людей, которые чувствовали, что она стоит выше их и ласково помогает подняться к ней. Она никогда не стреми­лась показать свое превосходство, напротив, без ложного смирения выявляла лучшие качества друзей. Когда разразилась Первая мировая война и наши бравые солдаты еще составляли славную русскую армию, сестра императри­цы сочла своим долгом помочь государю, возглавившему патриотическое движение. Вдовствующая императрица, молодая императрица [Императрицы Мария Феодоровна и Александра Феодоровна] и великая княгиня Елизавета поделили между собой помощь фронту — Восточному, или германскому, и Южному, австрийскому, не считая турецкого, менее про­тяженного, но с боями столь же ожесточенными. Императрицы и великая княгиня вовлекли в свою деятельность все классы, мелких и крупных чи­новников, государственных служащих, а также целиком иерархию женского общества — от высших до низших слоев. Красный крест на белом переднике вышивали все, кто мог оставить дом и посвятить себя одному важнейшему и всепоглощающему делу — войне и победе. Никакая жертва не была слиш­ком велика, деньги лились рекой, и жизнь немногого стоила на этих весах.

Не мне повествовать о тех героических днях, когда погибло почти все юношество России, когда наши славные полки, потеряв численность втрое и вчетверо против обыкновенного, немедленно пополнялись солдатами и офицерами — Россия проливала самую благородную свою кровь во имя чести и преданности. В феврале 1917 года удалось добиться максималь­ного военного перевеса, от Балтики до Черного моря фронт изобиловал людьми и оружием. Казалось, мы вот-вот восторжествуем над Германией и Австрией, но было суждено иначе. Совершилась катастрофа, которой нет равных в истории. Первого марта император Николай II отрекся от пре­стола [отречение произошло 2 марта 1917 г. – ред.]. Горстка людей, чья неспособность к политике сравнима только с их слепотой, ограниченностью и мелкой амбициозностью, оказалась мощным разрушительным оружием для свержения сильных с престолов.

В России монархия, вера, любовь к родине тесно переплелись; всякий час солдаты умирали со словами «За царя и Отечество» на устах. Император Николай был верным союзником Антанты, он с негодованием отметал саму мысль о сепаратном мире. Как только он пал, все рухнуло. Плотину прорвало. Тщетно офицеры жертвовали жизнью, пытаясь остановить солдат; тщетно целые батальоны, сформированные из высших чинов, атаковали противника: их пример не производил никакого впечатления на низших. Они с глумливой усмешкой смотрели на рыцарственную жертву и за спинами командования сговаривались с противником. Длинная вереница солдат, деморализованных и сагитированных немцами, потянулась назад в Россию, сея недовольство и смуту в домах и весях.

Какою печалью исполнилось сердце великой княгини! Все же она продол­жала любить свою вторую родину, как видно из письма к ее старому другу [графине А.А. Олсуфьевой]:

«Россия и ее дети сейчас не ведают, что творят; они как больной ребенок, которого любишь во сто крат сильней, когда он болен, чем когда он весел и здоров. Так хочется облегчить его страдания, помочь и научить терпению. Вот что я чувствую с каждым днем все больше».

Величие ее души могло простить что угодно. Не она ли на следующий день после гибели мужа отправилась в тюрьму к его убийце? Этот поступок остался непонятым: многие посчитали, что она посетила Каляева, чтобы добиться прощения у государя, но не такова была ее цель. Она получила разрешение войти в камеру и вошла, одна. Увидев ее, убийца спросил: «Кто вы?» — «Я его вдова. Зачем вы убили его?» — «Я не хотел убивать вас, — ска­зал он. — Несколько раз я подкарауливал его с бомбой в руках, но вы были рядом, и я не стал убивать его». — «А вы не подумали, что убиваете меня вместе с ним?»

И она заговорила об ужасе преступления и о гневе Божьем. В ее руках было Евангелие, и она просила Каляева прочесть его. Великая княгиня на­деялась, что заблудшая душа примирится с Богом, до того как явится пред Ним. Смерть была для нее пустым звуком; она страшилась Божьего суда даже для своего врага. Ее доброта была велика, ей было нестерпимо чувствовать, что тот, кто украл у нее счастье, умрет нераскаянным.

Великая княгиня Елизавета просила убийцу прочесть евангельские слова, которые, как она надеялась, тронут его ожесточившееся сердце. Он ответил: «Я прочту это, если вы обещаете прочесть мой дневник: тогда вы увидите, как я пришел к решению уничтожить всякого, кто стоит на пути наших анар­хистских принципов». Она не стала читать дневник — но Евангелие осталось лежать на столе в камере. Выйдя из тюрьмы, она с грустью заметила, обра­щаясь к тем, кто оставался ее ждать снаружи: «Я потерпела неудачу». И все же — кто знает! Быть может, в смертный час он осознал свой грех и раскаялся?

Как мы видим, во все моменты своей жизни, даже самые ужасные, она забывала о себе, думая только о других. После гибели великого князя она не сразу вполне осознала свою потерю: сперва подумала о другой жертве пре­ступления, верном кучере мужа, который лежал при смерти в больнице — он был весь изранен гвоздями и занозами от взорванного экипажа. Увидев великую княгиню, раненый вскричал: «Как его императорское высочество?» Чтобы утаить правду, которая могла причинить ему боль, она произнесла простые и прекрасные слова: «Это он прислал меня к тебе». Можно приве­сти немало ее высказываний, тем более впечатляющих, что она никогда не стремилась произвести впечатление.

Этот небольшой очерк ее характера был бы не полон, не упомяни я поли­тической проницательности великой княгини. Она мудро избегала всякого вмешательства в государственные дела, как бы ни было сильно горе, которое они ей причиняли. И всего лишь дважды отступила от намеченной линии.

В первом случае она написала государю письмо, в котором со всем необхо­димым для подданной почтением говорилось о ее великом страхе за будущее тех, кого она любит, и всей России. Вскоре после этого, в декабре 1916 года, она отправилась в Петербург просить о деле, увы, уже проигранном: будь ее совет принят, гибнущую монархию, наверное, можно было бы спасти. Великая княгиня стояла за полное единство между императором и Думой, за строгое соблюдение конституционного закона, провозглашенного в октябре 1905 года, и за ответственный кабинет министров. Она также настаивала, чтобы роковой Распутин был отправлен домой, в Сибирь.

Государыня категорически настаивала, чтобы ее сестра не заводила с Николаем II речи о письме, говоря, что завтра государь уезжает на фронт и его нельзя тревожить политическими делами, сама же она готова все вы­слушать. Великая княгиня затронула нелегкий вопрос о Распутине; однако, хоть она и поведала о скандальных выходках, которые тот сумел утаить от взора ее величества, ей не удалось переубедить императрицу, уверенную в его святости. Государыня пребывала в столь глубоком заблуждении отно­сительно его характера, что на все увещевания отвечала одно: «Мы знаем, что и прежде клеветали на святых».

Великая княгиня провидела будущее. «Вспомни, — сказала она, — судьбу Людовика XVI». Увы, она ошибалась лишь в оценке масштабов и чудовищ­ности грядущей катастрофы.

В первый день революции, 1 марта 1917 года, беснующаяся толпа окружила ее дом; за ней приехали, — полный грузовик уголовников, выпущенных из тюрьмы, — чтобы арестовать как германскую шпионку и доставить в город­скую думу. Матушка Елизавета велела перепуганным сестрам оставаться во внутренних комнатах, а сама вышла к этим людям. «Что вам нужно от ме­ня?» — спросила она. «Мы пришли, чтобы доставить вас на допрос, вы прячете оружие, и в вашем доме скрываются германские принцы». — «Проходите,— пригласила она, — осмотрите и обыщите все, но пусть войдут только пятеро из вас». — «Вы пойдете с нами, одевайтесь». — «Я настоятельница монастыря и должна сделать последние распоряжения и попрощаться с сестрами».

Матушка велела сестрам собраться в церкви на молебен. Обернувшись к революционерам, она сказала: «Зайдите в храм, но оружие оставьте у вхо­да». Те двинулись за великой княгиней. После молебна она подошла к кресту, знаками показав им следовать за ней. Подпав под обаяние ее спокойствия, они вслед за ней приложились к кресту. «Теперь идите и ищите то, что на­деялись найти». Их сопровождал отец Митрофан; вскоре они вышли к воющей толпе со словами: «Это монастырь и ничего больше».

На какое-то время опасность миновала. Через несколько часов Временное правительство, состоявшее тогда из людей умеренных, прибыло в обитель, чтобы извиниться за беспокойство, причиненное ватагой уголовников, и уверить великую княгиню, что министры ни сном ни духом не имеют от­ношения к этому вторжению. Она приняла их и спросила о ходе революции. «Вы хотите услышать правду?» — спросили они. «Да, говорите мне только правду». — «Это первый день социалистической революции, и мы не наде­емся сдержать волну анархии, она накрывает нас. Мы пришли просить ваше высочество перейти в Кремль, там будет легче охранять вас».— «Я покинула Кремль не для того, чтобы меня привезли обратно вооруженные революцио­неры; если вам трудно меня охранять, прошу вас, и не пытайтесь».

[«В другой раз пьяный предводитель толпы красноармейцев кричал и оскорблял Елизавету Феодоровну. И услышал тихий ответ, что она здесь для того, чтобы служить всем. Тогда он потре­бовал, чтобы матушка служила ему. Она стала на колени, промыла и перевязала ему гнойную рану внизу живота. И сказала, что через день необходимо повторить перевязку, иначе будет заражение крови. Толпа и ее главарь — протрезвели на глазах. Иссяк поток ругани. Все смолкли и ушли со­всем с другими лицами»].

Она оставалась в обители, ухаживала за ранеными в больнице, кормила бедняков бесплатными обедами — кратко говоря, жизнь ее не изменилась, лишь удвоился пыл молитвы. Она сохраняла душевный мир и безмятеж­ность, всецело положившись на волю Божию.

В апреле 1918 года, во время разгула большевизма, она писала старому другу [графине А.А. Олсуфьевой]:

«Нужно устремлять мысли к небесному отечеству, чтобы зреть вещи в ис­тинном свете и суметь сказать «да будет воля Твоя», видя, что наша люби­мая Россия полностью разрушена. Помнить, что святая Русь, Православная Церковь, которую «врата ада не одолеют», еще существует и будет существо­вать всегда. Те, кто верят в это, поистине увидят внутренний свет, который светит во тьме среди бури. Это не экзальтация, милый друг, я просто уверена, что Бог наказующий есть и Бог милующий. В последнее время я много читаю Библию, и если мы веруем в высшую жертву Бога Отца, ради нас пославшего Сына на смерть и вновь воскресившего, то увидим, как Дух Святой освещает наш путь, и наша радость будет вечна, даже если нашим бедным человеческим сердцам и земным умам придется пережить мгновения, которые кажутся ужасными. Вот гроза: в ней кроется и нечто возвышенное, и пугающее, кто-то в страхе прячется, кого-то она убивает, а кому-то открывает глаза на величие Божие — не есть ли это точная картина нынешнего времени! Мы трудимся, молимся, надеемся и с каждым днем все больше ощущаем Божественное сострадание. Чудо уже, что мы живы. И другие начинают чувствовать так же и приходят в наш храм, чтобы обрести покой своим душам.

Молитесь за нас, дорогая. Всегда Ваш старый и верный друг». И постскриптум, прочитанный адресатом с глубокой благодарностью и душевным волнением: «Благодарю за милое прошлое».

Это было последнее «прости», сказанное так просто, как просто было все в ее жизни.

Позже стало известно, что она оставалась в Марфо-Мариинской обители до июля 1918 года, когда боль­шевики решили, что она должна исчезнуть, а затем умереть. В Москве, несмотря на царивший среди на­селения страх, негодование было бы слишком велико, и его следовало избежать. Великая княгиня получи­ла распоряжение — фальшивое, как все, что делали большевики,— покинуть Москву и присоединиться к государю с семьей в Екатеринбурге. Она попросила два часа на сборы в дальнюю дорогу, но в просьбе было отказано. В сопровождении преданной сестры Варвары арестованная отбыла под охраной литовских солдат.

[Охрана состояла из латышских стрелков. Великая княгиня была арестована 7 мая 1918 г. и сослана в Пермь, затем Екатеринбург, а 20 мая отправлена в Алапаевск. Из воспоминаний м. Надежды (Бреннер): «Уехать за границу она отказалась. Муж одной женщины, которая у нас лечилась и выздоровела, предложил матушке тайно увезти ее из Москвы на санях. Она ответила с благодарной улыбкой: «Но сани не смогут вместить всех моих сестер». Накануне дня ее ареста она встала на клирос, что было неожиданно для всех, и пела вместе с сестрами. Всех поразила сила и красота ее голоса. Приехали за ней на третий день Пасхи — Иверская Божия Матерь, наш престольный праздник. Тут же вся обитель узнала, сбежались все. Она попросила дать ей два часа — все обойти, сделать распоряжения. Дали полчаса. Все молились на коленях в больничной церкви вместе с батюшкой, а как стали ее забирать — сестры бросились наперерез: «Не отдадим мать!» — вцепились в нее, плач, крик. Кажется, не было сил, чтобы их оторвать. Отбили всех при­кладами... Повели ее к машине вместе с келейницей Варварой и сестрой Екатериной. Батюшка стоит на ступенях, слезы градом по лицу, и только благословляет их, благословляет... И сестры бежали за машиной, сколько хватило сил, некоторые прямо падали на дорогу»].

Известно, что великая княгиня дважды писала к своему духовнику отцу Митрофану. В первом письме шла речь о том, как сурово обращались с ней поначалу конвоиры; после, правда, они смягчились и потому были заменены на русских солдат, безжалостных и жестоких. Во втором письме содержалась просьба к Московскому Патриарху, тогда еще находившемуся на свободе, походатайствовать, чтобы ей доставлялась вегетарианская пища, к которой она привыкла.

Мы не знаем, удовлетворил ли это скромное прошение печально извест­ный Ленин. Тяжелая завеса скрывает последние дни ее жизни.

[Из рассказа девочки, носившей узникам продукты: «Матушка выйдет на крыльцо, возьмет корзиночку, а у самой слезы текут, отвернется, смахнет слезу. «Спасибо, девочка милая, спаси­бо!» Когда последний раз я была у них, матушка вышла, взяла корзинку, подожди, говорит. Через несколько минут вернулась, возвращает корзинку (она так всегда делала), а в ней что-то лежит. «Нам немного жить осталось, поминайте нас»,— говорит матушка. А у самой слезы из глаз. Прибежала я домой с корзинкой <...> а там отрез на платье, розовая ткань»].

Кромешная тьма царила до тех пор, пока в газетах не появилось несколько кратких со­общений об ее убийстве. В августе 1920 года в «Тайме» были опубликованы душераздирающие статьи о мученической кончине русского царя и его семьи; среди убитых упоминались великая княгиня Елизавета, трое великих князей и князь Палей, сын великого князя Павла, все они были свезены из глуши сибирских лесов к заброшенной шахте и, как было написано, живыми сброшены туда.

Пережила ли великая княгиня падение в эти черные глубины и умерла ли от голода, мы не знаем; достоверно лишь то, что она терпеливо страдала и тихо скончалась, что она, пока была жива, не переставая славила Господа, от Кого душа ее черпала силу.

[В октябре 1918 г., после взятия Екатеринбурга Белой армией, было начато расследование и останки убитых подняли из шахты. Тело великой княгини оказалось нетленным, на лице со­хранялась улыбка, пальцы правой руки были сложены для крестного знамения. «По рассказу очевидца, при перекладывании тела великой княгини из деревянного гроба в цинковый <...> все присутствовавшие были поражены состоянием ее тела: великая княгиня лежала в гробу как живая, как будто ее только что похоронили; от нее словно шло сияние. Даже еловая веточка, найденная на ее груди, была свежая и зеленая, точно только что сорванная».

По заключению медицинской экспертизы, смерть бывшей великой княгини Елизаветы Федоровны произошла от кровоизлияния под твердую мозговую оболочку. Повреждение это могло произойти от удара по голове каким-нибудь тупым тяжелым предметом или при падении с высоты. Повреждение относится к разряду смертельных».

«Когда останки были подняты на поверхность, то увидели, что страшная рана на голове князя Иоанна Константиновича была перевязана платком великой княгини Елизаветы Феодоровны. Из официального доклада Рябова, главного убийцы, предстает полная ужаса картина преступления: «Мы подвели великую княгиню Елизавету к шахте. Сбросив ее вниз, мы услышали, как она неко­торое время барахтается в воде. Вслед за ней мы сбросили ее помощницу монахиню Варвару. Мы снова услышали плеск воды и голоса обеих женщин. Стало ясно, что, выбравшись из воды, великая княгиня вытащила оттуда и монахиню. Но, не имея иного выбора, мы сбросили туда и мужчин. Никто из них вроде бы не утонул и не захлебнулся в воде, и через короткое время мы смогли слышать голоса почти их всех. Тогда я бросил гранату. Она разорвалась, и все стало тихо. Но не надолго. Мы решили немного подождать, чтобы убедиться, что все погибли. Вскоре мы услышали, как они разговаривают, и едва слышный стон. Я бросил еще одну гранату. И что вы думаете? Из-под земли послышалось пение! Меня охватил ужас. Они пели молитву: «Спаси, Господи, люди Твоя!» Гранат у нас больше не было, но нельзя было оставить дело незаконченным. Мы решили набросать в шах­ту сухого валежника и поджечь его. Какое-то время их песнопения все еще пробивались сквозь плотный дым. После того как в шахте затихли последние звуки, мы оставили несколько наших людей дежурить у шахты и с первыми лучами солнца вернулись в Алапаевск и тотчас стали бить в большой колокол собора. Услышав набат, сбежался почти весь город. Мы всем сообщили, что великих князей увели с собой какие-то неизвестные лица».

В докладной записке от ноября 1918 г. говорится, что двое сельских жителей «лично видели гибель великих князей Константиновичей, Палея, а также великой княгини Елизаветы Федоровны. <...> Причем в шахту глубиной 70 аршин были брошены вышеупомянутые лица живыми, голо­вами вниз. Князь Игорь был убит, как пытавшийся бежать, и кинут мертвым. Великая княгиня Елизавета Федоровна, стоя на коленях у шахты, молила о пощаде князей, хватаясь за руки и ноги, целуя их. На что ей сказали: «Последней будешь ты кинута!», что и исполнили, кинув головой вниз на лед. За ней были кинуты две бомбы»].

Зная ее так хорошо, как довелось мне, с уверенностью могу утверждать, что она благодарила Бога за страдания, которые могла принести в жертву за души своих убийц. Я твердо ве­рю, как верю в загробную жизнь, что она не издала ни звука жалобы, а благодарила Бога за то, что Он через страдания распахнул перед ней врата в обитель избранных Своих. Она была сделана из того же теста, что и раннехристианские мученики, умиравшие на аренах Рима. Может статься, во времена наших внуков Церковь прославит ее как святую [Вел. Кн. Елизавета Федоровна была прославлена Русской Православной Церковью Заграницей в 1981 г. в лике Преподобномучениц – ред.].

При адмирале Колчаке чья-то благочестивая рука взыскала ее бренные останки, и они были пере­правлены в Харбин, а затем в Пе­кин. Сейчас, когда я пишу эти строки, стало известно, что благодаря усилиям ее сестры Виктории, маркизы Милфорд-Хэйвен, они были отправлены из Шанхая в Порт-Саид, а оттуда в Иерусалим, где упокоятся на Святой земле, у Золотых врат, в церкви Святой Марии Магдалины, построенной в память императрицы Марии, супруги Александра II.

Среди своих предков великая княгиня Елизавета числила королеву Марию Шотландскую и святую Елизавету Венгерскую. Последнюю она избрала примером для подражания и шла по ее стопам. У средневековой святой была трудная жизнь — современная удостоилась мученического венца. Мученической кончины можно было избежать, выбери она другой путь, но великая княгиня приняла ее по доброй воле. Весной или летом 1917 года, не знаю точно, в Москву приехал шведский посланник; он передал от герман­ского императора [Вильгельма II] пожелание, чтобы великая княгиня покинула Россию, где должны были вскоре произойти ужасные события. Об этом лучше всех знал сам император, ведь он немало потрудился, развалив Россию с по­мощью анархистской пропаганды, и только что отправил этой несчастной стране гибельный дар—Ленина с его еврейскими соратниками. Достойные его приспешники должны были залить кровью город, где жила, трудилась и молилась двоюродная сестра императора.

Шведский посланник, представлявший нейтральную державу, был принят великой княгиней и убеждал ее последовать совету императора. Внимательно выслушав, она ответила, что и у нее нет сомнения, ужасное время близко, но она разделит судьбу своей новой родины и не покинет свою духовную семью, сестер обители. С этими словами великая княгиня Елизавета подня­лась, давая понять, что аудиенция закончена. Она подписала свой смертный приговор.

Исполнилось пророческое слово епископа Трифона: ее добрые дела просия­ли пред Богом. Говорят, ее тела не коснулось тление, и к раке мученицы при­текают толпы людей, чтобы ее заступлением снискать милость Всевышнего.

(Печатается по изданию: «Письма Преподобномученицы Великой Княгини Елизаветы Федоровны». М. 2011).