От редакции: Обычно мы по своей ограниченности не можем остро ощущать горе людское, всю трагичность, находящих на людей несчастий. Мы уже привыкли слышать сводки стихийных бедствий о том, что такое-то количество людей погибло, столько-то сотен тысяч остались без крова. Многие воспринимают это как обычное явление, несколько удивившись большому количеству пострадавших. Другие же даже не заостряют на этом внимания, сказав себе: это нас не касается. Представить же себе страдания людей искалеченных, и действительно оставшихся без крыши над головой, голодных и обездоленных, могут далеко не многие. Такие общелюдские трагедии, как воцарение большевиков в 1917 году, когда все простые люди были под страхом расправы чекистов и красногвардейцев с изъятием всего съестного, и далее, массовый голод в Поволжье в 1922 году, породивший повсеместное людоедство, ушли в историю, и мало когда вспоминаются. То же надо сказать и о голоде 1933 года, когда Сталин, подстрекаемый врагами Христа, некогда распявшими Его, и ведущими беспощадную войну с русским православным народом, послал Лазаря Когановича с бандой большевиков изъять у населения все съестное, вплоть до посевной пшеницы. Голод наступил страшный. Умерших людей увозили в рвы или овраги, приспособленный для общей могилы, сбрасывали и оставляли гнить. И это у творцов геноцида русского народа не вызывало чувства соболезнования или хотя бы угрызения совести. И вот теперь как с того света являются вновь творцы «справедливости», пропагандирующие возвращение сталинизма. Как иллюстрацию к общей трагедии того времени помещаем уникальные воспоминания, испытавшей на себе «прелесть» социализма и сталинизма в детские годы и чудом сохранившейся от голодной смерти, Александры Корневой.
ДРУГОЕ СОЛНЦЕ
Это - человеческий документ о голоде
на Украине 30-х годов и о душах двух
девочек 9 и 6 лет. Младшей, Гали, уже
нет в живых, а старшая - уже мать
семейства и живет на Западе.
Представьте себе село величиной в семь квадратных километров. В нем ни души. Ни собаки, ни кошки, ни даже птичек не осталось. 1933 год съел все. Скот угнали, зерно под метелку забрали. Кого повесили, кого в тюрьму отправили, кто сам ушел в неизвестность. Остались только старики, женщины и дети, трупами теперь лежавшие по всему селу. Лежали они в хатах, в огородах, во дворах, на улицах, на дорогах, в разных уголках, и разных позах, где и как кого захватила смерть. Голод подбирал всех без разбора. Последними ушли из села две девочки, одной было шесть лет, другой девять. Одна из них пишет эти строки.
Мы с сестрой доели последние зернышки пшеницы, припрятанные мамой, и уже три дня как, без всякой приправы, даже без соли, я варила крапиву, от которой тошнило. Вдруг пришел к нам, опираясь на посох, дедушка Памфил. Его все знали. Он был самый сильный на селе. Теперь он был опухший. Ноги его, как две тумбы, еле двигались, не сгибаясь. Из них текла кровь с гноем. И он все топтался на них. Остановившись у ворот, он поманил меня пальцем. Я подошла. С большим трудом и одышкой дедушка сказал:
- Дети, вы должны уйти из села. Иначе вас съедят люди, или же вы умрете, как все. А вы должны жить! ЖИТЬ! - повторил он шепотом.
Что-то больно сдавило мне грудь, и я плачущим голосом спросила:
- Куда же нам идти, дедушка, куда? Может, маму отпустят?
Дедушка покачал головой:
- Нет, не ждите мамы, не ждите! - И умолк. Его глаза налились не слезами, а кровью, Он снова покачал головой и так тяжело вздохнул, будто собрал все свои последние силы, чтобы повторить:
- Не ждите! Идите туда, где солнце всходит Питайтесь корнями, питайтесь травяными зернами, но вы должны жить! ЖИТЬ!
Я видела, как подкосились его ноги, и он со всего размаху грохнулся на землю. Еще что-то прошептали его губы, но я уже ничего разобрать не могла.
Стояла тишина, была смерть. Страшно оставить родное место. Куда идти? К кому? Страшно оставаться на голодную смерть, но казалось все же легче умереть с надеждой, что может мама... Но угроза, что нас могут съесть, заставила меня повиноваться дедушке.
Я вошла в хату. Галя сидела на полу, вертела ложку в руках, словно вспоминала, как она когда-то ела борщ. Было когда-то, да и было ли? Теперь наша хата была безжизненна, пуста, все было разбито, разбросано, ободрано, стены голые, ни одной иконки, все сожгли. Изредка по комнатам пробегал сквозняк, то дверью, то ставней постукивал, словно за жизнь хватался, хотел сказать, что не все еще умерло.
Мы с сестрой встали на колени, помолились на голые стены, поцеловали порог и вышли за ворота, прошли мимо дедушки и пошли туда, где солнце всходит. С верой и надеждой, что мы вернемся, мы оставили село. Вернемся, - вот только нужно дойти туда, где всходит солнце: Может, мама туда придет? Вот только разберутся, что мама ни в чем не виновата, и ее отпустят, - мы все тогда вместе вернемся домой.
Пройдя село, мы не встретили ни одного живого человека, но мне казалось, что кто-то за нами идет, и не просто идет, а преследует нас тень какого-то страшного чудовища. Оно идет сзади, дышит мне прямо в спину, и я чувствую его дыхание, от которого у меня пробегает мороз по спине, и я боюсь оглянуться назад. Мне кажется, что над моей головой взвиваются огромные черные когти, но они не могут вонзиться в меня только потому, что я все время читаю Отче Наш. Я слышу сзади хриплый, глухой хохот. Он переходит в клацанье зубов, и зубы клацают мне прямо в ухо. Я не выдерживаю этого, мне кажется, что и сестра его слышит, и я спросила: «Галя, ты боишься?» Галя приостановилась и, с удивлением посмотрев на меня, сказала: «Чего? Ты помнишь, когда мама укладывала нас спать, она всегда говорила: «храните же Ангелы Святые. Господь с вами». Чего я буду бояться, когда Боженька всегда с нами».
Да, это правда, я вспомнила, как мама говорила: «Молись, дочурка, читай Отче Наш, и никогда ничего не случится». Я молилась. В молитве горе забывала, молитва страх отгоняла, молитва голод утоляла.
Уже далеко осталось наше село, а дорога все шла дальше. Голодные и бессильные, мы начали уставать, и каждый шаг становился тяжелей и тяжелей. Но вот вдалеке кто-то показался, не то лежит, не то сидит, но нам не было страшно, с нами Боженька, и мы шли дальше. Подойдя к лежащей фигуре, мы увидели женщину, как бочка опухшую. Мы прошли мимо нее скорее. Шагах в пяти лежал завязанный мешок, и около него баклажка с водой. С надеждой найти, что поесть, я развязала мешок. В нем оказалась кружка, в кружке - коробка спичек и, - какое счастье! - несколько луковиц и в платке завернутый кусок макухи. Карман, свернутый в трубку, был замотан. Я развернула карман, черный бархатный, вышитый, такой красивый, что в глазах рябит вышивка. Точно, как у нас бабушка носила, и всегда в нем была конфета для меня. Мне казалось, он даже пахнет конфетой, но в нем была не конфета, а горсть крупной соли. Мы взяли, по крупинке в рот, соль потаяла, и еще больше захотелось есть. Мы с сестрой набросились на лук, съели его, не очищая - лишь бы чем-нибудь наполнить желудок. Потом начали грызть макуху. Все было непередаваемо вкусно. Макуха, лук, да еще и соль, - казалось и хлеб не нужен. Подкрепившись, я завязала карман, положила почему-то в него спички, перекинула через плечо, взяла баклажку, и мы пошли дальше.
Уже давно спряталось куда-то наше село. Перед нами, куда ни глянь, ровная степь, а идти дальше не было сил. Мы выпили по глотку воды и уснули у дороги.
Сколько раз укрывала нас ночь, сколько раз будил нас рассвет в степи, не знаю. Но однажды на рассвете я проснулась, а по мере того, как всходила заря, перед нами вырисовывалась огромная гора, а из-за горы выступало большое солнце. Казалось, только гору одолеть, и мы будем там, где оно всходит. Растолкав сестру, я решила оставить дорогу и пойти напрямик, укоротив путь. Но чем скорей мы старались добраться до горы, тем быстрей падали наши силы. Только к вечеру мы добрались. Теперь осталось только одолеть гору, а там за горой - все! Там живые, здоровые люди, там праздник, и солнце всходит. А главное, мы были уверены, что мама там. Маме наверно удалось бежать, и дедушка не хотел нам этого сказать, чтобы не выдать маму. Мы маленькие, нам нельзя все знать, мы можем проговориться, и тогда все пропало. Да, да, мама там! Надежда укрепляла наши силы. Под горой мы нашли черные корни, сладкие и белые, по вкусу похожие на репу. Наевшись корней, мы выпили последнюю воду из баклажки и от усталости заснули.
Наутро, чуть рассвело, мы полезли на гору. По мере того, как мы карабкались, восходящее солнце отодвигалось, словно уходило от нас. С невероятным трудом мы одолевали гору. Приблизительно три четверги одолели, но оставалось еще немало. Изнемогая от голода и жажды, мы остановились, и не было сил двигаться. Солнце поднялось высоко и жгло. Хотелось пить. Лил пот. Губы пересохли, во рту было почему-то горько. Я припала к земле и начала молиться. Откуда-то налетел ветерок, появилась черная тучка, и над нами полил дождь. Около нас лежал камень, мимо которого вода выбила желобок и бежала вниз. Я быстро подставила баклажку, и в одну минуту она была полна. Мы напились воды, и сразу стало легче, свободней дышать. Дождь освежил землю, напоил нас, подкрепил наши силы и пошел дальше, а мы снова полезли наверх. Наконец, мы взобрались на вершину горы и с ужасом увидели, что вместо жилищ и живых людей, там, в золотой котловине, где лежало солнце и откуда поднималось, лежала мертвая бесконечная степь. Пораженные, мы с сестрой стояли на вершине горы, брошенные, одинокие. Меня охватило отчаяние. Правда, только на один миг. Меня осенила мысль, что верно путает нас черная сила, и потому мы видим только степь. Снова я стала на колени и начала молиться. Молилась долго. Молилась за дедушку Памфила, молилась за тех, кто нас обидел. Молилась даже за тех, кто отнял у нас маму и папу. Молилась за всех и просила Бога, чтоб открыл наши очи и указал куда идти. А когда встала на ноги, не нашла моей шестилетней сестры. Из детской груди моей вырвался страшный крик, понесся по всей степи и потонул в пространстве. Господи! Где же она? Га-а-аля, Га-а-аля! - кричала я... Но мне никто не отвечал. Я вглядывалась вдоль горы, напрягала свое зрение, глядя вниз, но нигде никакой двигающейся точки не было. Я осталась совсем одна. Слезы катились по щекам, грудь и сердце болели так, что трудно было слышать. Я шла, прижимая баклажку к груди и, подняв глаза, молилась: Господи, прости меня, маленькую. Не оставь на этой страшной земле! Забери! Забери меня, Господи! Я знаю, Ты всем помогаешь, я верю, Ты меня не оставишь, только услышь меня, Господи, и забери, и забери! - кричала я... Помню только, что подо мной посунулась земля; а дальше ничего не помню.
И когда я пришла в себя, открыв глаза, то была передо мной гора неимоверной высоты, своей вершиной, казалось, достигавшая неба. Лежать мне было очень удобно, мягко... Где я? - думала я, скользя глазами по горе. Мне не верилось, что я была там, на самой вершине; взобраться на нее никакими путями было невозможно. С той стороны гора была покатая, а с этой обрывистая, от чего казалась еще выше. Разделялась она белой широкой полосой, словно лысиной. Когда я была совсем маленькой, я слышала, у нас в селе говорили: «Ведьма живет под лысой горой!» Не здесь ли?.. Галя сказала бы: «Чего нам бояться, Боженька с нами», - подумала я и перекрестилась.
- Ты проснулась? - сказала Галя. Я вскочила на ноги и закричала: «Галя! Галочка! Где же ты была?» Галя молчала. «Я звала, звала, почему ты не отвечала?» Галя спокойно грызла черный корень и так же спокойно сказала: «Я? Ну, я была здесь». - «Как здесь?» - «Ну, здесь! Вон там», кивнув головой вдоль горы. «Послушай, Галя, пойми, мы с тобой были там, высоко-высоко на горе!» - «Да!» - кивнула головой Галя, продолжая грызть свой корень. «А как же ты спустилась сюда?» - «А я не спускалась, меня ангел принес». - «Как, ангел принес?» - «Ну, так, просто взял и принес», отвечала нехотя Галя. «Ой, Господи, говори же ты, пожалуйста, толком, как это случилось?»
- Как, как! - повторила Галя. - Просто, Боженька видел, что у меня болят ножки, и дальше идти не могу. Ну, вот он и послал ангела, чтобы ангел принес меня вниз, вот и все».
Ни представить, ни понять этого я не могла и смотрела на сестру непонимающими глазами. Галя покачала головой, а взгляд ее говорил: «Как же ты, - большая, и не понимаешь?» Она со вздохом сказала:
- Ну, как тебе рассказать? Когда ты на горе стала на колени и начала молиться, я тоже подняла голову в небо, хотела перекреститься. И вдруг, смотрю - на небе ангел! Он весь светился. Ну, ну, как тебе объяснить, ну, вот, как будто другое солнце пряталось за ним. И он просвечивается солнцем. Я даже не перекрестилась, так все хотелось смотреть и смотреть, как он спускается. Все ближе и ближе, и так тихо-тихо прямо ко мне. А когда стал уже совсем близко, я хотела сказать: «Саша, смотри!» Но не успела, - ангел, как взмахнул крыльями и ветром, как подхватил меня, так и понес прямо сюда. Я прилетела. Вот и все. И я кричала тебе отсюда, да ты, наверно, не слышала, и я подумала, что тебя тоже ангел принесет: ну и пошла искать корни. На! - Я взяла корни, а Галя продолжала:
- Ты знаешь, я все время голодная, я все ищу и все пробую и корни и молочай, и зернышки от травы, и все не наемся, и, когда ангел уплыл, я уже и не стала дожидаться, пока он тебя принесет, а пошла искать себе кушать.
- Ты говоришь, ангел уплыл?
- Да, уплыл.
- Как уплыл?!
- Ты опять свое, как, - возмутилась Галя. Она задумалась, словно соображая, как бы мне объяснить. - Ты помнишь, - сказала она, - помнишь, это было давно-давно, еще когда я была маленькая. Мы с мамой и с тобой шли на речку, капусту поливать, - помнишь?
- Помню.
- Ну, вот ангел так и уплыл.
Я перекрестилась: - Галочка, что ж ты говоришь, здесь-то и речки никакой нет, грех! Пожалуйста, не говори таких вещей: нельзя сравнивать ангела с гусем, грех!
Галя перестала есть свой корень и долго, молча, с удивлением смотрела на меня. Наконец, сквозь слезы, она быстро проговорила:
- Саша, я не сказала, что ты - дура, дура, дура, - нет, я никогда не скажу, что ты дура! Я только хочу, чтобы ты поняла, что Боженьке речка не нужна. Боженька по воздуху плывет. По небу плывет. Повсюду и за нами плывет! Я видела, как Он поплыл на гору за тобой, и я пошла искать еду, и потому не видела, как он тебя принес. А когда увидела тебя, ты спала; ну вот и села недалеко и ждала, пока ты проснешься...
Мы сидели с Галей в небольшой лощине. Видимо, сюда годами ветер сгонял листву, сухую траву, было мягко и очень удобно. Даже какие-то зеленые кустики здесь росли, травка и паслен. На фоне горы, среди голой степи, зеленый островок был уютен и ласков. Над ним жаворонок даже поднялся, весело распевал, радовался, что мы нашли друг друга. Слава Тебе, Господи! Слава Тебе! - думала я, молча жуя свой корень. Галя сказала, что я «проснулась». Но ведь я не спала, - я не помню, что случилось со мной? Как я оказалась внизу? Помню только, что посунулась под ногами земля, а дальше? Если бы я упала с такого обрыва, я бы убилась. Может, и меня ангел принес, как Галю? Но я его не видела. Каким же чудом я оказалась внизу? Не знаю. Ясно Одно, я нашла сестру. Слава Тебе, Господи, я снова не одна. Пусть без крова, без еды, но с надеждой, что, может, и родных мы так неожиданно найдем.
Было легко и радостно на душе. Но, как всегда, радость не бывает светлой до конца, и на мою радость упало пятнышко боли. Я обнаружила, что потеряла свою баклажку, и у нас ни капли воды. Сладкие корни вызывали жажду, я хотела идти дальше, но Галя взмолилась:
- Саша, остановимся, пожалуйста, ночевать здесь! Тут так хорошо! Суслики перекликаются, живые, - слышишь, - птички поют. Воробушки почти не боятся нас. Смотри, а впереди ничего нет, только степь и степь... А тут и спать мягко и...
Галя не договорила, устремив взгляд куда-то под гору. Мне тоже было жалко оставлять этот зеленый островок, и я согласилась.
- Только давай тогда насобираем корней в дорогу, чтобы утром, как только станем, так, не задерживаясь, сразу в путь.
- Смотри! - обрадовано сказала Галя, - смотри, птичка там залетела в камни.
- Ну так что? мы же ее съесть не можем, если бы даже поймали.
- Ах! - махнула она рукой и быстро побежала, а я за ней. Птички мы не нашли, зато яички, и так легко. - Смотри! - сказала Галя и подала мне серо-голубое яичко в крапинках. Я посмотрела на солнце, - свежее.
- Пей!
- Нет, - сказала Галя. - Соберем, и потом. Да тут их много, вот второе гнездо.
Я снова посмотрела яичко на солнце, оно было насиженное, и я осторожно положила его обратно. Птичек здесь никто не беспокоил, и они, кажется, даже не замечали, как их грабят. Довольно быстро и легко мы насобирали себе на хорошую яичницу. Галя держала подол. а я складывала осторожно в него яички.
- Вот бы поджарить!
- Ну, вот еще что придумала, - сказала Галя, словно я ее обидела. - Не хочешь ли ты сесть за стол, да чтобы мама подала тебе хлеб в яичнице?
Что-то больно сдавило грудь, я не поняла, почему она обиделась. Галя села на землю. Осторожно развернула подол.
- Боюсь, чтоб не побить. Давай кушать.
Я присела рядом, и мы начали бить, чуть подсаливать и пить яички. Кончив яички, оставив целую горку скорлупы, мы пошли по кустам есть паслен. Наевшись черной кисло-сладкой ягоды, мы еще съели оставшиеся корни. Давно мы не ели так вкусно и сытно. Солнце село уже где-то за горою. Умолкли суслики, птички притихли. Изредка какая-нибудь кричала и снова замирала. Мы сидели усталые и сытые, и не было никакого желание искать корней на завтра. Хоть и теплые ночи, но к утру всегда свежо, и мы, прижавшись одна к другой, уснули.
Долго и крепко мы спали, и когда проснулись, солнце стояло высоко и грело. Что делать? Оставаться здесь до завтра или идти дальше? Горьким опытом наученные, мы понимали, что без воды быть страшно. Правда, здесь есть паслен, но в жару хотелось пить. И идти в неизвестное тоже страшно, но по дороге, может, что-нибудь найдем. Гадать долго не приходилось, солнце подымалось, припекало, нужно было решать.
- Давай, Галя, соберем хоть немного паслену и пойдем.
Галя молча начала собирать, а я, сорвав большой лопуховый лист, высыпала в него из кармана соль, аккуратненько завернула и перевязала травинкой. В карман начала собирать паслен. Хотелось набрать его как можно больше, но солнце пекло, и я сказала:
- Довольно, Галя, идем.
Она высыпала мне свою ягоду в карман. Я положила на ягоду сверток с солью, мы перекрестились и молча пошли приблизительно туда, где солнце всходит.
По дороге мы нашли еще сладких корней, чему обрадовались, и Галя взялась их нести.
Долго мы шли. Уже давно спрятался наш островок. и ноги болят, а впереди - бесконечная степь.
- Отдохнем, - сказала Галя.
Посмотрели мы вокруг - нигде не было никакой возможности скрыться от солнца. Как стояли. так и сели. Начали есть паслен, который под влиянием соли и жары начал превращаться в черную, теплую массу. Хотелось есть, хотелось пить. хотелось прохлады, а солнце жгло. Мы снова поднялись и пошли. Я высыпала из кармана паслен, который перемешался с солью: есть его было невозможно. Галя забыла свои корни там, где мы отдыхали, и в руках у нее осталась только коробка спичек. И ту она хотела бросить, но я почему-то взяла и снова положила в карман.
- И зачем тебе спички? - сказала Галя. - Все равно они пропадут в мокром кармане. «Да, зачем они мне», подумала я, но протянуть руку, сделать лишний жест, выбросить коробочку было тяжело. Мы шли молча; очень хотелось пить. Горячий воздух, нечем было дышать. Горячая земля жгла босые ноги. Я шла и молилась: «Господи! Смилуйся над нами! Хоть тучкой закрой Твое солнце и дай нам отдохнуть. Не оставь нас, Господи, не оставь!» Мы не шли, а от усталости и бессилие ползли по степи. Трава и сухие стебли будто нарочно подымались перед нами, хватали нас за ноги, цеплялись за наше барахлишко, чтобы удержать, свалить нас. Мы падали. подымались и снова куда-то шли. Ни домика, ни деревца, ни тени, ни живого существа. Вокруг - жгучее небо, солнце и бесконечные ржавая степь. Я думала, что мы погибнем не от голода, а от жажды. Как вдруг перед глазами, словно из земли, вырос стог соломы. А дальше протянулась и заблестела речка. Помню, обрадовалась я и подумала, - надолго хватит нам воды теперь! По дороге к речке нашли мы кастрюльку: кто-то, значит, проходил здесь и потерял, как я потеряла баклажку. Кастрюля неудобна, но ею воду лучше набирать, чем руками. Жалко баклажку.
Напившись воды и освежившись, мы еще сильней почувствовали голод. И, подойдя к стогу, увидели вокруг него мышиные гнезда, и под стогом была выбрана солома, словно кто-то спал здесь. Подойдя ближе, мы увидели, что, действительно, кто-то спал и оставил рядно. Мы начали разгребать руками мышиные гнезда и доставать травяные зерна, припасенные на зиму. Из этих зерен мы наварили каши. И была та каша такая вкусная, такая вкусная! Вкуснее гречневой, рисовой, манной и всех каш, какие только я ела.
Наевшись, мы полезли под стог. Было уютно, прохладно; ни солнце, ни дождь теперь нас не возьмет. Мы постелили рядно и крепко уснули.
Но от нашего костра пополз огонь к стогу. И в одну минуту стог охватило пламя. В этот момент я услышала женский голос: «ДЕТИ, ПРОСНИТЕСЬ!» Я открыла глаза и увидела, что у входа в нашу дыру стоит женщина. Она была необыкновенная. Словно открыв объятия, Она ждала нас. С обеих рук Ея спадала одежда до самой земли. Я повернулась на спину, подложила обе руки под голову и смотрела на Нее. Огонь бился об нее, как об стенку. Я не могла оторвать от Нея глаз. Горящее пламя вырывалось из-за Ея спины, красными языками лизало со всех сторон края одежды, но одежда Ея не загоралась. Я видела, как она удерживает огонь Собою, прикрывая нам выход из-под горящего стога. Я видела, что если Она отступит на полшага назад, с обеих сторон пламя сомкнется, и мы сгорим. «Слава Богу, что мне снится», подумала я и перекрестилась. В это время Женщина приблизилась ко мне и сказала: «Бойтесь, дети, воды и огня». Она взяла меня за руку. Я вскочила.
Дым ел мне глаза, я закашлялась, трудно было дышать. Я услышала, как зашипели волосы на моей голове, и как пламя обдало мне лицо.
- Галя! - закричала я, уже понимая, что это не сон, и потянула сестру. Я чувствовала, что Женщина не только держит меня за руку, но стоит за моей спиной во весь рост и удерживает огонь. - Скорей, скорей! - кричала я сестре. И когда я тянула сестру, я почувствовала, что рука Женщины выскальзывает из моей руки... Она уходит.
- Подождите! - закричала я, не оглядываясь, - подождите! Те-е-етя...
Я сжимала Ея руку в своей руке, и чувствовала, что не удержу, рука уходит. Я сжимала сильней, хотела за Нее удержаться, но рука скользила по моей ладони. Выхватив сестру из пламени, я почувствовала, что рука Ея в тот же миг ушла из моей руки. Я сжимала воздух.
Я оглянулась. Моя рука была протянута в воздухе, сжата в кулак, и... никого. Поверить невозможно. «Тетя! Тетя!!!» - кричала я, но мне никто не ответил. Только ветер, шурша, разбрасывал огненные хлопья и вспыхивал клубами дыма в степи.
Не помню, как долго я ходила с обожженной головой. С тех пор прошло сорок лет. А я все еще живу. Живу и верю, что Господь по воздуху плывет. Что Царица Небесная ходит по земле. Верю, что есть другое солнце, которого мы не видим, но оно вечно!
И светит для нас!