Протоиререй Павел Светлов
ХРИСТИАНСКАЯ РЕЛИГИЯ КРЕСТА, КАК РЕЛИГИЯ РАДОСТИ
(Против современных врагов креста в "новом религиозном сознании").
Христос послал меня не крестить», говорит ап. Павел, а «благовествовать, не в премудрости слова,... не в убедительных словах человеческой мудрости, чтобы не упразднить Креста Христова. Ибо слово о кресте для погибающих юродство есть, а для нас спасаемых сила Божия... Ибо и иудеи требуют чудес, и еллины ищут мудрости; мы же проповедуем Христа Распятаго, для иудеев соблазн, а для еллинов безумие; для самих же призванных Христа, Божию силу и Божию премудрость» (1 Корф. 1, 17-18; 2, 4; 1, 22-24). В приведенных словах великого благовестителя Креста Христова и апостола языков мы имеем самое раннее свидетельство о вражде древнего иудейского и языческого мира к христианству, как религии Креста, Распятого Христа. Весь древний мир, иудеев и просвещеннейших представителей язычества — еллинов, отталкивало и соблазняло самое главное в христианстве — его проповедь о спасении мира Крестом Христовым. Для иудеев всех времен и для людей их религиозно-нравственного склада Крест представлялся и всегда представляется соблазном, поруганием идеи о Боге бесконечном, отрицанием Божественной силы. Этому типу религиозного сознания отвечает лишь один способ спасения мира — путем поразительного проявления Божественного всемогущества, силою, чудом, а потому иудейство рисовало себе Мессию-Спасителя в образе могущественнейшего иудейского царя всех народов земли, владыки мира. Древне-языческий образованный мир поднялся до духовного идеала Мессии, как философа, учителя человечества, и потому отвергнул Мессию, явившегося миру в образе Распятого Христа: на этот раз Крест оказался «безумием», отрицанием разума и мудрости, как их представляли и представляют себе древние враги Креста Христова этого рода и дальнейшие их преемники, не прекращающиеся и доселе. Эти два мутных источника вражды человеческой против Креста, иудейский и языческий, никогда не пересыхали на протяжении всех веков христианской истории. Требование чудес и мудрости от христианства в разнообразных формах наблюдается доселе: одним христианская вера кажется отрицанием знания, науки, даже самого разума; другие желали бы превратить его в сплошную систему непрерывных чудес и не могут верить без чуда. Оставаясь в недрах христианства, люди этих двух типов являются источником ложного христианства, приспособляя Евангелие к своим понятиям и требованиямъ: одни успевают из Евангелия, этой простой, но могучей и радостной вести о спасении, о Распятом за нас Христе, сделать что-то близкое к учениям человеческим, к немощной человеческой философии, а у других религия духа превращается в мертвый культ буквы догматов и обрядов, чудодейственно спасающих без внутреннего обновления духа.
И так, на наших глазах в самых разнообразных формах наблюдается стремление к тому «упразднению Креста Христова», о котором говорит ап. Павел. Мы видим это стремление к отрицанию Креста разными способами, всякого рода вражду против Креста и как идеи, и как символа христианства, на протяжении всей 19-вековой истории христианства.
Вражда против христианства, как религии Распятого Христа, как религии Креста, постоянно питается не только теми источниками, иудейским и эллинским, о которых упоминает Ап. Павел, но и еще таким, о котором он не говорит — вероятно, потому, что существование его в древнем языческом мире предполагалось известным и без особых упоминаний и разъяснений. Конечно, не было надобности говорить еще, что таким источником было само язычество вообще и язычество в частности древне-классического мира, которому Апостол Павел понес свою проповедь о Распятом Христе, свое «слово Крестное».
Не трудно ответить, чем явилось христианство с его проповедью покаяния, сораспятия Христу, «распятия плоти с ее страстьми и похотьми» для античного жизнерадостного мира, увитого розами и обвеянного наивными грезами светлых земных радостей. Христианство явилось невыносимым и непонятным для античной мысли отрицанием мира, радостей земной жизни, и потому было отвергнуто им. Правда, к началу христианской эры жизнерадостное миросозерцание античного мира значительно поблекло и классический мир, как весь дохристианский мир, перед пришествием Христа, был охвачен чувством какой-то необъяснимой тревоги, мистических ожиданий, утомления жизнью, разочарования и уныния, но по существу своему, по основным началам мысли и жизни, и ко времени Христа классический мир оставался языческим. Но язычество вообще по самой своей природе враждебно христианству, как именно религии Креста. Это необходимо иметь в виду и нам, потому что язычество не только существует вне христианства, но оно остается живо и дает знать себя и в христианских странах и народах в качестве неумирающего принципа жизни.
Что такое язычество по своей природе? Это — смешение или слияние Бесконечного с конечным, Бога с миром, обоготворение твари, служение твари как Творцу включительно до культа плоти с ее похотьми, любовь к миру больше, чем к Творцу его. Всякий человек становится язычником, когда исчезает Бог из души его и место Бога бесконечного в ней поневоле занимает что-либо другое: сам человек, его я, или мир. Ужасающая пустота в душе, образуемая удалением из нее Бога, тотчас заполняется, хотя и тщетно, миром, и опустелое сердце легко делается алтарем всевозможных жалких кумиров, с правами Бога над ним, — жалких, чем бы ни были эти кумиры... Вместо Бога весь мир со всем разнообразием его благ делается святынею человеческой души, лишившейся Бога, а всякое ограничение в земных благах становится здесь грехом. Все благо — в мире, всякое отрицание мира — зло. Другими словами, для языческого сознания христианская религия, с ее заповедью о несении Креста и последовании Распятому Христу, неизбежно представляется жестоким и бессмысленным отрицанием мира и благ земной жизни. Вот в этом-то именно языческом сознании и настроении духа и заключается главный и неиссякаемый источник самой упорной вражды против христианства и самого безнадежного его непонимания.
До каких размеров может вырастать вражда против христианской религии Креста на почве языческого настроения духа, ярким и всем известным примером этого может служить самый крупный представитель современного антихристианского богоборчества в европейской литературе и философии, современный философ-антихрист Ницше с компанией. Здесь предается бешеному поруганию самое главное в христианстве: Крест и Голгофа, Христос Распятый и Его учение о любви; христианство объявляется безотрадной проповедью скорби и смерти, «учением утомления и отречения», религией похоронного плача над собою и над миром, уныния, усталости, страха, слез, отрицания и бессилия. Длинный ряд обвинений предъявляется к религии, в центре своем поставившей Крест Христов и Голгофу: страхом перед злом мира, внушением отвращения к нему, как скверне и юдоли плача, приглашением к памятованию о смерти, суете мира и греховности христианство в самом корне помрачило, иссушило и обесценило всю радость жизни и «Голгофа своею мрачною тенью покрыла весь мир», оставив человека с одним небом и вечностью. Но «в вечности христианской религии потонули для человека и смысл, и прелесть земных мгновений жизни» (Котляревский «Мировая скорбь»). В замену отвергнутого христианства философ-антихрист решил спасти мир своей оптимистической, «прыгающей и поющей», философией, но все его предприятие не могло быть ни чем иным, как пустой затеей.
В своей борьбе с христианством Фр. Ницше оказался тем же в современной философии и литературе, чем Юлиан Отступник в древне-языческом мире с его попытками упразднить христианство и отстоять осужденное на гибель уже самым временем древне-античное язычество. Ницше со своими последователями задумал вернуть человечество уже к пережитому историей человечества периоду детства и юности с их бесконечной жаждой земных радостей, наивной верой в земную жизнь и великими от нее ожиданиями. Напрасный труд — вернуть человечеству пережитую им и невозвратимую молодость! Что такое богоборчество Ницше и вся его философия в целом? Это острый рецидив, неожиданная вспышка античного язычества. Но современное человечество уже выросло из пеленок наивного античного миросозерцания.
Галилеянин победил Юлиана, не удалась победа над Ним, конечно, и новому Юлиану европейской философии, кончившему плохо свою безумную затею, — действительным безумием. В состоянии психического расстройства новый Юлиан повторял постоянно одну и ту же фразу, может быть, лучшую из всего, что он сказал, когда обращался к матери: Mutter, ich bin dumm! ["Мама, я глуп!" – ред.], — и писал время от времени всегда одно и то же слово: Gekrêuzigte, Распятый»...
В своем преследовании христианства, как религии Распятого Христа, Ницше не остался без отголосков в душах, настроенных по-язычески в униссон с ним. Отчасти его эхом своего рода является гонение на Крест, воздвигаемое теперь — увы! — и у нас, на святой Руси. Это гонение на Крест Христов воздвигается в среде, которая мнит себя христианскою и заявляет себя особою ревностью о христианстве настойчивыми речами о необходимости полной его реформы, совершенного его изменения. Иные из таких ревнителей христианства мнят себя даже истинными членами православной христианской церкви, при спутанности своих понятий о христианстве и церкви, и с явною гордостью противополагают себя в качестве истинных христиан всем обыкновенным христианам, которые еще не дошли в ревности о вере до отрицания Распятого Христа и Креста Христова. Я говорю о недавно народившихся у нас людях, «нового христианства», «нового религиозного сознания», как они себя величают. Ошибочно величают: можно было бы показать, что нового в сущности тут ничего нет, кроме новой вариации старых еретических заблуждений монтанизма, каинитов-гностиков и др., лишь в новой оправе и с приправой ницшеанства, ибсенизма и символизма. Во многом еще не успели столковаться наши новые сектанты, но все они сходятся в одном, как это выяснилось достаточно с 1903 года: в отрицательном отношении к христианству, как религии Креста. Не только в историческом своем проявлении, но уже и в самом источнике своем, в Евангелии и во Христе, христианство кажется нашим «новым христианам» отрицанием мира, плоти, культуры, и потому называется ими «безземною» религиею «загробного идеала». С появлением христианства в мире будто бы уж «поблекла улыбка, загасло веселье, умерла любовь» в мире. «Христианство исключает всякую земную радость. Можно ли представить себе апостола влюбленным? Пойдет ли священник в театр? В евангелии нет земной любви, нет улыбки. От этой неземной книги веет мертвенной печалью. Поэзия, семья, брак, любовь, красота, искусство (?!), улыбка, все радости жизни отвергаются христианством. Совершилось мировое испепеление вещей во Христе, всеобщее погребение мира, сладостное умирание во Христе. Выявилась трагедия из трагедий. Христос трагическое лицо. Вождь гробов»...
«О сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира», произведение, исполненное ненавистью ко Христу, автор, — В. Розанов, — не из тех ли врагов Креста Христова, о которых говорит апостол Павел в Филипп. 3, 18-19? Во всяком случае, здесь дается прекрасная иллюстрация вышесказанному о языческом настроении духа, как одном из главных источников вражды против религии Креста (Ср. о В. Розанове, как христоборце, у Мережковского «Революция и религия» — Русская Мысль 1907, март, стр. 19, 20, 21, 21-23). Ha В. Розанове с очевидною для всех ясностью особенно сказывается языческая подкладка вражды против религии Креста. «Я почти не желаю воскресения», пишет В. Розанов, сначала, для приличия, указав на слабенькое основание своего неверия в воскресение мертвых (г. Розанов затрудняется связать с Воскресением Христа воскресение людей, не может понять связи того и другого...). Далее оказывается истинная причина этого не в теоретических затруднениях. Если и желает В. Розанов воскреснуть, то «не для Бога в богословском смысле, а чтобы продолжать помнить и продолжать любить тех, кого знал и любил на земле. В последнем анализе земля для (него) все... Без воспоминания о «земле» и «земных людях» (он) решительно не хочет воскреснуть. Не имею интереса к воскресению», заканчивает В. Розанов, иронически заключая воскресение наше в кавычки, (Новое Время 1908, № 11427, янв. 4, ст. В. Розанова «Вечная тема»). Это естественно: как и язычникам, ему желательна будущая жизнь лишь в смысле продолжения жизни земной, ибо земля для него — все, а христианство обещает нам нечто высшее и лучшее здешней 4 жизни в жизни загробной. Кстати сказать, учением христианства о последней совсем и не предполагается мысль о смерти, как о резком перерыве в нашем существовании, и о противоположности здешнего тамошнему. Взявшийся вразумить г. Розанова г. Брянцев в ст. «Воскреснем ли мы?» (Вера и Разум № 5, 1908 г.) совсем обошел ложное предположение Розанова, что христианским представлением о будущей жизни полагается конец любви нашей к близким, памяти о них за гробом. Всех в положении В. Розанова можно было бы здесь отослать к соч. Киллена «Наши друзья на небе или узнают ли люди друг-друга на том свете?» Москва 1896; особенно же Arthur Chambers. Unser Leben nach dem Tode. Uebers. nach d. 35 Aufl. Leipzig 1899, p.p. 41-57. — Языческий облик B. Розанова, одного из современных «новых христиан», еще яснее выступает, напр., в его статье «О русских богоискателях» (Живая Жизнь 1908, № 1, стр. 5-8). Здесь любовь к земному более небесного и к телесному более духовного получает уже религиозное освящение и возводится в долг: «Я на земле ем и хочу быть свободен: и это есть моя святыня, святое право и святой долг, прежде алтарей и икон»... «Пусть человек (пока не устроится на земле) весь отдается земным условиям. Да благословит Бог его труд, — и, верите ли, пока он не устроится, Бог благословит (?!) и самое забвение Себя человеку!» Не простит — или что-нибудь в этом роде, а прямо-таки «благословит» Бог... забвение о Нем в заботах о земном, в любви к земле! Благословит неверие, атеизм! И далее приводятся слишком для человеческой мысли смелые доказательства смелой мысли, — т. е. интересующая нас смелая мысль облекается по обычаю у г. Розанова в смелую форму необязательного для других его сверхлогического мышления...
Подлинное, историческое наше христианство, по определению «новых христиан», его отрицающих, есть «черное» христианство, «христианство слабых душ и мелких стремлений, религия отрицания страха, одиночества и слез». В замен «черного» или «постного» христианства нам готовят «белое» христианство («скоромное»?). Что это за «белое» христианство? Это — «не Христос распятый; страдающий, Христос мертвый или (?!) ушедший на небеса, а Христос Воскресший, торжествующий, всем вещающий: радуйтеся! Я победил! Не жертва крестная, страдания и смерть, в центре христианства, а Воскресение, торжество и жизнь». «Белое» христианство имеет своею задачею «повернуть все христианство от пятницы к воскресению, от Креста к Пасхе, от страха к дерзновению, от бессилия и отрицания к мощи и утверждению, от скорби к радости» светлого Воскресения. А ныне, «какой мы носим на себе символ: смерти ли Христа или Его воскресения? Что мы лобзаем по окончании литургии, как бы прощаясь с храмом? Везде, всегда — символ Его смерти, орудие муки Его... Почему же мы все, христиане, не носим символом своего христианства радостное изображение Христа воскресающего? Почему только одну неделю, на Пасхе, мы меняемся этими веселыми красными яичками?.. Отчего на шее нашей висят не эти светлые, обещающие, манящие, поддерживающие и ободряющие душу символы христианства? Везде угрожающий, пугающий Крест, крестная мука, крестная скорбь и слезы? Почему — мука? Разве христианство — мука? Но тогда почему же открыто, официально не называют его религией отчаяния, страдания и слез? Почему скорбный лик Христа страждущего занял центральное место, затемнился светлый образ Христа Воскресшего? Почему на первом месте страдания, жертва, смерть, крест, а не радость, торжество, воскресение, жизнь?»[1] На все эти «почему» христианская Церковь давно уже дала ясный ответ в Св. Писании, богослужении, творениях отцев и позднейшем богословии; но «белым« христианам он оказался неизвестен. Иначе невозможны были бы их вопросы. (Как всегда, так и здесь, только в незнании христианского учения почерпается уверенность в его отрицании).
Церковь дает ясный ответ на вопрос, почему она ставит Крест Христов в центре христианства и во главе спасения, когда показывает, что все главнейшее и самое радостное в христианстве, не исключая Воскресения, вырастает из живоносного древа Креста, как ветви дерева с листьями, цветами и плодами своими растут из ствола его. Таким ответом Церкви наглядно уясняется, что христианство именно в качестве религии Креста является религиею «силы, доброй радости, светлой надежды, мощных стремлений» [2] и устраняется, как клевета или дело недомыслия, смешение христианства с религиями пессимизма, отрицания миpa и всех земных радостей (вроде буддийской и древнеиндийской).
Что составляет главное зло нашей жизни и превращает жизнь для мыслящего человека в сплошную скорбь и мрак?
Понявшими тщету исканий жизни и счастья не в Боге источнике жизни и всех благ, а вне Его, в слабых отражениях Его в твари, несомненно во главу всех бедствий этого рода будет поставлено то, что всего менее огорчает неверующих. Это коренное зло нашей жизни есть отчуждение или удаление человеческой души от Бога, ослабление связи нашей с Богом иногда до полного ее прекращения. Все бесчисленные следствия разобщения человека с Богом обнимаются одним наименованием духовной смерти, т. е. того состояния души без Бога и истинной жизни, которая в особенно сильной степени наблюдается у неверующих. Над изображением этого состояния с успехом потрудилась и сама безрелигиозная литература. Если литература, как говорят, служит отражением жизни, то она же является отражением и духовной смерти в произведениях Тургенева, Байрона, Горького, Чехова, Андреева и др., на которую человек обречен забвением Бога. Тут в мире забывших Бога бесконечною вереницею тянутся перед нами живые мертвецы и трупы, не люди, а тени людей, только с призраком жизни: сознание бессмысленности жизни, чувство пустоты ее, тоска, мрак душевный, уныние и отчаяние — это ад, сама смерть, а не жизнь!
Исход из этого ада — в возвращении человека к Богу, в восстановлении связи с Ним. Но на этом пути должно быть устранено величайшее препятствие: таким препятствием служит грех. Грех-то именно и есть главная причина разобщения человека с Богом, им-то и устанавливается и поддерживается и без того великая бездна между Бесконечным и конечным, между Богом и людьми.
Прежде всего грех уже фактически, сам по себе, служит причиной разобщения Бога и человека: грех есть удаление человека от Бога мыслью, чувством, желанием, делом. Кроме того грех ведет к разобщению с Богом не менее этого еще и тем общим душевным состоянием нечистой совести, которое является в нас следствием греха, создается грехом. Удаление души от Бога или грех немедленно отражается в душе человека, в его совести, тревогою, чувством страха, виновности. Чувство любви и близости к Богу изгоняются страхом перед Богом, а страх этот убивает религиозные стремления души, ее тяготение к Богу, заставляет бежать от Бога, спрятаться за чем-либо от Него, как Адам хотел скрыться за деревом от Бога вездесущего, не думать о Боге, гнать самую мысль о Боге, вечности, религии, до полного ее исчезновения или неверия, до отрицания бытия Божия. Постепенно изгоняется Бог из души страхом перед Ним, боязнью Его грозного суда и воздаяния: из Бога — Любви и Отца людей в греховном сознании человека, мучимого совестью, Бог делается сначала грозным олицетворением правосудной мести, потом вообще страшным существом, потом злым, враждебным человеку существом, в роде злых духов, или Богом зла, потом равнодушным к людям, жестоким существом и т. д. до полной потери идеи Бога или полного омрачения религиозного сознания. В конце концов что остается от светлого образа Бога в душе, окутанной непроницаемою, серою мглою духовного мрака и греха? Какой-то неясный, бесформенный призрак, пугающий уже своею таинственностью, что-то Неведомое, Непознаваемое, Некто, ну хоть бы «Некто в сером» (Л. Андреева)... Вот что остается от Бога в помраченных серых душах разных несчастных Андреевых!
Призрак злого и страшного Бога, рожденный душевным мраком, стоит преградою между людьми и Богом, ослабляет в них стремление к Богу и порождает отчаяние.
Преграда эта к общению между Богом и людьми может быть устранена только действительным искуплением греха. Грех должен быть искуплен по требованию одного из основных начал нравственной жизни, начала справедливости. Закон правосудного возмездия не может быть отменен без разрушения нравственной жизни, как законы логики не могут отменяться без ущерба мышления, знания. Безусловную власть закона возмездия знают те, для которых грех не пустое слово и которые еще не освободились от совести при помощи всевозможных древних и новых учений, стремящихся к подавлению голоса совести и оправданию греха. Неумолимую власть закона правды знают над собою и грешники, особенно тогда, когда выходят из границ обычной греховности и становятся преступниками и злодеями. Ничего нет страшнее на земле и за гробом нравственных страданий преступника, мук грешной совести. Самую смерть нередко предпочитают мукам совести и решаются на самоубийство, или же выдают себя правосудию.
Человечество долго и тщетно истощалось в поисках мира душевного, искупления греха. Искупление не достигалось жертвами и ничем не удавалось побороть рабский страх перед Богом, чувство разобщенности с Ним и отчуждения, мысль о недоступности Бога для людей, невозможности общения с чистым и святым Существом всего греховного и нечистого. Только в христианстве из неудовлетворенной жажды и мечты искупление стало действительным фактом. Об этом говорит история и настоящая действительность. Мы видим, что только в христианстве человечество обрело, наконец, мир душевный, примирение с Богом, дерзновенный доступ к Богу, живущему во свете неприступном, невыразимую великую радость необычайной сыновней близости к Богу, возможность чувствовать себя детьми, сынами Божиими (Рм. 8, 14-16). Только в христианстве человек снова обрел в Боге бесконечную Любовь, Милосердого Отца, а с Ним свет и радость, каких лишен был в долгие века отчуждения от Бога, духовного мрака и греха.
И все это дано в христианстве Крестом Христовым. Крестная смерть Христа по-преимуществу явилась искупительною Жертвою за грехи мира и особенно поразительным откровением Бога миру бесконечною Любовью, Сына Своего не пощадившего ради спасения людей. «Любовь Божия к нам открылась в том, что Бог послал в мир единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь чрез Него. В том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас, и послал Сына Своего в умилостивление за грехи наши». (1 Ин. 4, 9-10). «Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы, всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную». (Ев. Иоан. 3,16).
Так разрушено Крестом Христовым величайшее зло в человеческой жизни, — отчуждение людей от Бога, порождаемое грехом: смертью Крестною умерщвлен грех, в самом корне иссушающий и в самых источниках омрачающий жизнь человеческую.
He все чувствуют и понимают пагубность греха, первого врага человечества, но есть еще рядом с ним другой злейший наш враг, в ужасе перед которым сходится все живое на земле. Это самое яркое и осязательное проявление всего зла, порожденного грехом в мире, «царица всех ужасов» (Иова 16, 14) — смерть, с неразлучным спутником своим — страхом смерти и загробной участи. Может ли быть речь о смысле жизни и какой-либо радости бытия для мыслящего существа, пока он в когтях смерти, обесценивающей всю его жизнь, и в постоянной власти страха смерти, омрачающего все его земные радости?
Религия, которая празднует победу и над смертью, конечно, не может быть причислена к религиям скорби и уныния. Но победа над смертью в христианской религии дарована именно Крестом Христовым. Она дана здесь вместе с победою над грехом. Если побежден грех Крестом, то тем самым устранено и его наказание, следствие, каким является смерть (Рм. 6, 23 и Быт. 2, 17).
Если уничтожено Крестом «жало смерти», как называется апостолом грех (1 Kop. 15, 56), то чем же будет жалить нас смерть без своего жала? На рассуждениях ли только мы основываемся в данном случае? Нет, упразднение смерти силою Креста засвидетельствовано историческим фактом трехдневного Воскресения Христова, увенчавшим Крест Христов и весь Его искупительный подвиг: Христос воста от мертвых, начаток умершим бысть (1 Kop. 15, 20). Если Христос воскрес, то и мы воскреснем, ибо Христос воскрес, как «первенец из умерших», как первый из умерших. Христом, первым из людей, новым Адамом человечества, уже началось воскресение мертвых, стало фактом, так что в своей надежде на воскресение из области веры мы поднимаемся на высоту знания. В воскресении Первенца людей, нового Адама нашего, мы уже «смерти празднуем умерщвление, адово разрушение, нового жития вечного начало» и видим в нем начало общего воскресения из мертвых.
Что еще означает воскресение Христово? Оно служит фактическим подтверждением действительности жертвы Христовой, принесенной за грехи мира, доказательством того, что смерть перестала быть карою небесного правосудия, что снято осуждение с людей.
Наконец, Воскресение Христово является залогом для нас не только нашего телесного воскресения или обновления, но и обновления всей видимой природы включительно до преобразования ее в «новое небо и новую землю, в которых правда живет» (2 Пт. 3, 13) по тесной связи человека с природой, где он поставлен в центре всего как владыка ее и конечная цель (Рм. 8, 19-22). Поэтому-то Церковь в пасхальной песне поет: «Ныне вся исполнишася света, небо же и земля, и преисподняя; да празднует убо вся тварь востание Христово, в нем же утверждаемся».
Воскресение Христово является драгоценнейшим залогом искупления от власти греха, смерти и дьявола, полного восстановления и обновления всей твари, а потому служит неиссякаемым источником радости, а праздник Светлого Воскресения становится «праздником праздников и торжеством из торжеств» христианства и праздником всего человечества. «Ныне все исполнилося света, небо, и земля, и преисподняя». Ныне «небеса достойно веселятся и земля радуется, празднует весь мир, видимый и невидимый: Христос бо воста, Веселие вечное». Отныне вся наша жизнь, в самых глухих и темных закоулках своих, озаряется светом Воскресения Христова. В светлой радости Воскресения Христова мы почерпаем такой запас жизненных сил и бодрости, веры в торжество правды и добра на земле, каким не располагает никакой оптимизм в мире. «Радуйтеся!» приветствовал Воскресший мироносиц (Мф. 28, 9) — и с момента этого захватывающего душу могучего приветствия непрекращающимся и растущим эхом несется радость по всему миру в исполнение предсказания Спасителя ученикам на Тайной Вечери: «Истинно, истинно говорю вам: вы восплачете и возрыдаете, а мир возрадуется; вы печальны будете, но печаль ваша в радость будет... И радости вашей никто не отнимет у вас» (Ев. Иоан. 16, 20-22).
Без сомнения, есть черный налет на христианстве; но, признавая примесь скорбной и мрачной окраски в историческом христианстве, существование «темных теней» в нем, я однако не могу сколько-нибудь присоединиться к обычным преувеличениям, которые здесь себе позволяют поборники «белого» христианства, когда представляют историческое христианство сплошь черным и все в нем тенью. Они напрасно чернят христианство и сгущают краски в его изображении. В данном случае, как и в других, вся беда объясняется просто следствием неизбежного всюду расстояния между идеалом и действительностью, его осуществлением. Что удивительного, если существует и в историческом христианстве большое расстояние между действительностью и евангельским идеалом гармонического сочетания к Богу и любви к ближнему, духовного и телесного, небесного и земного? Маленькая эта истина о естественности несовпадения идеала с действительностью здесь становится вследствие преувеличений ее большой ложью и клеветой на само христианство, ни в чем неповинное. Происходит это оттого, что к историческому, действительному христианству предъявляют по недоразумению нехристианския требования, которым оно и не намерено удовлетворять. В. Розанову, напр., не нравится Евангелие и для него «от этой неземной книги веет мертвенной печалью». А почему? Потому что книга эта не занимается земными радостями, в ней «нет земной любви, нет улыбки». Очевидно, г. Розанову лучше было бы за удовлетворением своих вкусов обращаться к другим книгам, от которых веет в достаточной мере и «улыбкой», и «земной любовью», одним словом — «Духом земли»!
Г. Варварину кажется наше христианство мрачным христианством «усталости и смерти», потому что в центре его не Воскресение, а Крест. Но христианство не виновато в незнании и непонимании элементарных учений его, обнаруженных г. Варвариным, как видели выше, и неизбежных при недостатке религиозно-богословского образования занимающихся у нас «переоценкою ценностей» в религиозной области.
Еще и потому наше подлинное христианство кажется г. Варварину черным христианством «отрицания, одиночества, страха и слез», что у нас Светлое Христово Воскресение празднуется светло и торжественно только один день в году, а не круглый год, «и если воскресение все еще празднуется еженедельно, то это уже не светлое воскресение, единственно-торжественное, белое, а воскресение серое»; а кроме того Пасха заканчивается «отданием Пасхи». Очевидно, в белом христианстве мы, может быть, дождемся чуда, немыслимого и противоестественного с точки зрения психологической: круглый год изо дня в день светло будет праздноваться тут Христово Воскресение вместо одного нашего дня, несмотря на ежедневное его повторение и сведение к будням этим повторением, превращением во что-то постоянное, привычное! Однако для христиан нет нужды в таком чуде: в однократном праздновании Воскресения Христова они успевают запастись такою радостью, которой им хватает на весь год и которая дает место без ущерба себе и другим праздникам в году. И не на один только год. Иным радости Светлого Дня хватает на всю жизнь. Такое значение имеют Светлое Христово Воскресение детства и воспоминание о нем. Воспоминаниями о светлых впечатлениях детства в праздник Пасхи питается вера многих и многих, и вся последующая жизнь их озаряется отблеском далекой детской Пасхи... Вот почему — мне жаль тех, у которых не было в детстве своей детской Пасхи. Без нее и в зрелом возрасте для нас не было бы, пожалуй, настоящей Пасхи и нам пришлось бы, подобно г. Варварину, искусственно добиваться радости пасхального торжества его повторением...
И так, для верующих христиан вполне достаточно праздновать Воскресение Христово так, как оно празднуется теперь, чтобы оно занимало в их жизни подобающее ему место. В настоящих христианах истина Воскресения Христова так глубоко воспринимается душою, что проникает всю ее жизнь непрерывным светом и чувством непрекращающегося ликования. Образцом этого может служить не секта, «члены которой», по сообщению г. Варварина, «узнают друг-друга по пасхальному приветствию, как наше «здравствуй», а все христиане, тем более такие, как, напр., преп. Серафим Саровский, подвергнувшийся особенному поруганию со стороны одного из представителей белого христианства в качестве носителя аскетической христианской святости и воплощения христианства, как безземной религии отрицания и скорби [3]. Говорят, «Воскресение Христово было для отца Серафима вечно живым и он круглый год христосовался co всяким приходившим к нему посетителем, говоря: «Христос Воскрес!» и троекратно целуясь в уста» [4].
Заповедь о крестоношении чаще всего подает повод к нареканиям на христианство в рассматриваемом направлении. И опять-таки виновата здесь не самая заповедь, а плохое понимание ее.
В заповеди о крестоношении, как во всем христианстве вообще, отрицается не мир, не плоть сама в себе, а грех, т. е. все то, что становится для нас Богом, что бы это ни было, и что разрывает нашу связь с Богом во Христе. Отрицается не творение Божие и не блага земные сами по себе, а злоупотребление ими, неправильное отношение к земным благам, и всему указывается свое место: духовное выше материального, небесное — земного, как цель выше средства. Где цель переставляется на место средства, где земное и временное заслоняет небесное и вечное, человеческое — Божественное, конечное — Бесконечное, там открывается место греху и язычеству. Подавление в себе такого греха, а не естественных и законных свойств человеческой природы, напр., родственных привязанностей. К Бесконечному и Безграничному Евангелие от нас требует также безграничной и безусловной любви, — любви ко Христу и делу Его (к Царству Христову). Евангелие требует истинной любви ко Христу, но всякая истинная любовь и в обыкновенных земных наших отношениях соединяется естественно с отречением.
В своей оценке вещей христианство является не отрицанием, а истинным утверждением мира: кто отрицает или умаляет Бога в мире, тот теряет и мир, как это разъяснено уже и здесь выше на примере неверующих. Без Бога и вечности немного остается нам от мира: призраком из призраков, грезою из грез становятся вся наша жизнь, весь мир...
Христианство не останавливает нарочитого внимания нашего на земных радостях, не занимается ими? Но это потому, что оно сосредоточило внимание свое на величайшей и основной радости истинной жизни, дарованной нам во Христе, и говорит нам о бесчисленных радостях этого рода, изображая необъятную силу Креста Христова. Христианство говорит о радостях Креста, главнейшие из которых рассмотрены здесь. Без радостей Креста Христова вся сладость бытия превращается в горечь и все лучшие радости жизни — в печаль и обман.
[1] См. С. "Белое христианство" в ж. Век 1907, № 18, стр. 258-261, — сочувственная статья по поводу какой-то статьи какого-то г. Варварина в "Русском Слове" 1907 г.
[2] Век 1907, № 18, стр. 259.
[3] Д. Мережковского "Последний святой" (Русская Мысль 1907, №№ 8 и 9).
[4] Е. Поселянин. "Праздник жизни". Церковные Ведомости 1908 г. № 15-16, стр. 753.