Протоиерей Сергий Сидоров

ВЛАДЫКА ФЕОДОР

(Из книги «Записки»)

В первый раз я видел Владыку Феодора поздней осенью 1915 года в Сергиеве. Туманы закутывали белым облаком Успенский собор и митрополичьи покои. В Академии кончалась всенощная. Богомольцы, скользя по мокрому снегу, спешили к воротам. Я задержался у могилы Ивана Аксакова, ожидая моих спутников, когда ко мне подошел высокий монах в очках и бархатной скуфье и сказал:

- Вы не от Михаила Александровича Новоселова ?

- Да, я знаком с ним.

- Я прошу вас, передайте это, пожалуйста, по адресу: дом десять, квартира семь, улица N-ская, только не смотрите, что в этом узле и конверте и не говорите, что это от меня.

- Владыка, как я рад, - услышал я голос Сергея Николаевича Дурылина, подходящего к нам. Он познакомил меня с епископом Феодором, который пригласил нас к чаю и накормил прекрасным ужином.

После посещения Владыки я исполнил его поручение. В доме номер десять жило несчастное семейство паралитика, были грязь и ужас голода. Я не знаю содержания узла, переданного Владыкой несчастным, но когда передавал конверт, они раскрыли его и из него выпали двести рублей. С этого вечера я стал частым посетителем знаменитого тогда главы «реакционного» духовенства епископа Феодора, ректора Московской Духовной академии, и сделался пламенным почитателем его. Я не разделял многие его взгляды, но, созерцая подлинную его, скрытую от других, доброту, слушая его мудрые речи, проникнутые горячей любовью к божественным творениям, я познавал в его келье суть подлинного Православия. После 1917 года Владыка Феодор был уволен на покой в Данилов монастырь, где началась его слава, слава первого праведника, охраняющего церковь от мятежных мирских течений.

В 1918 году я был на богословских курсах, на которых преподавал епископ Феодор. Как-то я провожал Владыку до храма Спасителя, где он должен был сесть на трамвай. Стояла жаркая весенняя погода. Лучи солнца горели на главах храма Христа Спасителя, и они казались раскаленными шарами, несущими зной на шумную суету Москвы. На пыльных тротуарах вереницы людей ждали хлеба и текла жизнь, где властвовал голод. Какой-то старик с убогими клочками седых волос, бритый, с выпуклыми остановившимися глазами следил жадно за выдаваемым хлебом. У Владыки была булка, и он дал ему. Старик рванул хлеб и бросился целовать руку Преосвященного Феодора; Владыка ее насильно отдернул, а тот склонился почти до земли перед ним. Старик смешался с очередью, а я спросил у Владыки, знает ли он его. «Как же, это сумасшедший чиновник Петр Федорович Спицын, его я хорошо знаю. Он юродствует давно в Москве. Знаете, чтобы понять сущность Православия, надо его познавать не в книгах и ученых трудах, а в близком общении с людьми, забытыми, презираемыми миром, с юродивыми, странниками, сумасшедшими, даже с преступниками. Особенно это общение полезно пастырям. Узнав ближе отверженных миром людей, пастырь поймет, что, в сущности, эти люди гораздо ближе ко Христу, чем он, потому что грешники, сознавая свою боль и падение, любят Господа, прощающего их и их милующего. Православие - религия жалости и смирения, жалеть надо грешников и сознать свои грехи. А это чувство дается при соприкосновении с миром отверженных и убогих». Я вспомнил, слушая слова епископа Феодора, митрополита Московского Филарета, который также любил искать и находил людей, забытых жизнью; духовный облик Владыки Феодора стал мне еще ближе. Я, кроме уважения к его уму и сердцу, почувствовал трепет его души, светлой, чистой, приобщенной к истокам веры православной.

Поразительно смирение Владыки Феодора, этого властного администратора Московской Духовной академии, человека, влияющего на целый ряд иерархов нашего времени. В Даниловом монастыре на покое в тесной комнате живет архимандрит Симеон, некогда раненный революционером и лишенный действия рук и ног. Владыка Феодор каждый день посещал больного и исполнял малейшее его приказание. Во время посещения моего в 1921 году Москвы я по поручению друга Владыки Феодора и духовного сына архимандрита Симеона В. В. Сладкопевцева сообщил им о его увлечении католичеством. Преосвященный Феодор очень взволновался моим сообщением. Он резко стал осуждать католиков и называл их папистами. Я до сих пор помню обстановку беседы с Владыкой Феодором. Душная келья, насыщенная запахом герани, узкий диван, на котором лежал с покрытой головой архимандрит Симеон (у него бывали часто острые нервные мигрени). Владыка Феодор в белом подряснике сидел на высоком кресле под маленьким окошком, из которого тянулся солнечный, луч полдня.

- Вы знаете, передайте от нас В. В., - сказал он, - что мы не одобряем его увлечения католичеством и считаем католиков еретиками.

Едва произнес эти слова Владыка, как с шумом сорвался занавес, разделяющий комнатушку наполовину, и появился маленький сморщенный человек, безусый, со строгими глазами, и крикнул Владыке:

- Не смей ругать чужие веры, берегись Бога, не высокоумничай!

- Ну, ну, успокойся. Признаюсь, я слишком уж горжусь, - благодушно откликнулся Преосвященный.

- Вот видите, какой он строгий, - обратился Владыка ко мне, указывая на карлика. * Карлик улыбнулся и поцеловал руку Владыки Феодора, который, благословив его, вышел из кельи. Когда он ушел, архимандрит Симеон сказал мне:

- Вот учитесь смирению у Владыки. Никогда не возразит слова, когда его укоряют и указывают на его ошибки.

Прошел год, разразились бури ересей над Русской Церковью. Авторитет Владыки Феодора особенно возрос среди оставшихся верными Православию. Наиболее почитаемые иерархи России, либеральные профессора, бывшие враги епископа Феодора, интеллигенты, двинувшиеся к Церкви после разрушения революцией их чаяний, простецы, видевшие в Церкви опору жизни, - все признали высокий авторитет епископа Феодора, все преклонились перед его стойкой верой и непоколебимым убеждением. В дни живоцерковья Данилов монастырь был светочем Православия, и к авторитету его настоятеля прислушивалась вся православная Русь.

В 1923 году я стал настоятелем Петропавловской церкви Сергиева, и тревоги прихода часто заставляли меня посещать Владыку Феодора и советоваться с ним. Как-то, утешая меня, огорченного клеветой, Преосвященный Феодор рассказал мне о событиях, предшествовавших его увольнению из Московской Духовной академии. Эти события особенно ярко открывают внутреннюю сущность гонений на епископа Феодора, поднятых либеральной печатью и профессурой в 1917 году.

Вот рассказ его: «В Сергиеве чрезвычайно много бесноватых. Много их подводят к Святой Чаше. В академической церкви как-то раз, когда я служил литургию, я заметил-, что кто-то упорно смотрит на меня злыми глазами. А когда причастники стали подходить к Чаше, среди них подошла девушка лет двадцати и я узнал глаза, устремленные на меня во время обедни. После службы она оставалась в храме и я подошел к ней и узнал, что она дочь сергиевского старожила. Придя домой и став на обычное правило, я не мог молиться. Внутренний голос повелевал мне спасти несчастную от духа зла, который, как я ясно убедился в церкви, был в ней. Убеждение мое зиждилось только на особом холодном и тусклом взгляде глаз у девушки. Вела же она себя в храме благопристойно. На другой день я посетил ее родителей и выяснил, что их дочь действительно больна, что она не может, молясь, читать Богородицу и на нее нападает тоска при Святом Причастии. Эти сведения убедили меня в том, что девушка бесноватая, и я стал усиленно о ней молиться и совершил над ней чин изгнания бесов. В день совершения этого чина с ней произошла разительная перемена по отношению ко мне. Раньше она относилась ко мне с полным доверием и любовью, а после молебна перестала совершенно бывать у меня и скрывалась в дальней комнате, когда я посещал дом ее родителей. Она, по слухам, собиралась покинуть Сергиев, а это, по моему мнению, могло ее погубить, так как ей особенно покровительствовал преподобный Сергий.

Как-то, проезжая вечером по Переяславке, я увидел ее, несущую чемодан и направляющуюся к вокзалу. Я велел остановить карету, слез и, приказав ей сесть со мною, отвез ее домой. По дороге она спросила меня, отчего я не пустил ее на вокзал, и уверяла, будто я был у нее утром и уговаривал уезжать из Сергиева. Я тогда принял ее слова за бред явно больной. Но едва только переступил порог своей комнаты, как услышал глухой смех и голос: «Перехитрил я тебя, не борись со мною, а то я тебя выгоню отсюда». Я понял, что это голос темного духа, и, окропив крещенской водой комнату, заставил его умолкнуть. Заснуть, однако, в эту ночь мне не пришлось. Я все время думал о несчастной девушке и начинал догадываться, что ее слова о том, что я был у них, не бред больного, а действие темной силы.

На другое утро я, вложив в панагию часть мощей преподобного Сергия, отправился к больной. Дверь в их квартиру была отворена, никто не встретил в прихожей, и я прошел прямо в комнату девушки.

Она сидела на постели, и против нее сидел мой двойник и убеждал ее немедля покинуть Сергиев. Я, пораженный, остановился на пороге. Двойник обернулся ко мне и, указывая на меня девушке, сказал: «Этому не верь, это диавол». - «Ты лжешь», - сказал я и дотронулся до него панагией. Двойник мой тотчас исчез и больше не тревожил девушку, которая оправилась совершенно от душевной болезни, мучившей ее с семилетнего возраста.

А меня через два месяца выгнали из ректоров Академии и из Сергиева. Когда я переехал в Данилов, ночью я слышал голос: «Выгнал тебя из Сергиева, не спасай моих девушек»».

«Отчего, Владыка, - спросил я, - так много бесноватых в Сергиеве?» - «Я думаю, - отвечал он, - что в подвиге преподобного Сергия заключалась особая черта борьбы с бесом. В его житии, правда, нет указаний на способы борьбы с ним, но есть указание на то, что эта борьба велась долго и упорно. Преподобный избрал место для прославления Бога, населенное темной силой, и раньше чем построить монастырь, уничтожил демонов. Но ведь вы знаете свойства темных мест. Они становятся еще страшнее, еще темнее, когда колеблется сдерживающая их святыня».

Мы расстались. Вскоре после нашей беседы епископ Феодор был арестован, и больше его я не видел.