Архимандрит Константин (Зайцев)
ГДЕ СПАСЕНИЕ?
Мрачна картина мира. Духовной капитуляцией прозвучало провозглашение свободным миром формулы «сосуществования» с коммунизмом. Отдано тем в законное обладание коммунизма все им захваченное.
Сделано это с целью купить мир. Рухнула надежда. Приняв уступки, коммунизм не сдвинулся ни на шаг. Если его подкопы и захваты где останавливаются, то под воздействием жестов и слов, за которыми ощущается воля к сопротивлению. Горько сознавать, что эта воля неизмеримо ярче проявляется в чудом сохранившихся скромнейших азиатских центрах антикоммунизма, чем в иных великолепных цитаделях могущества, военного и гражданского, народов европейской культуры...
Изворачивается все с большим наступательным бесстыдством змеиное лукавство зла, не встречая отпора. Пусть раздаются одинокие вещания «освободительные» — не начинают ли они звучать оскорбительной декламацией в ушах жертв, отданных на пропятие?
К счастью, не исчерпывается наглядной безнадежностью действительность. Есть и незримое. Оно в любой момент способно изменить картину мира. И в свободном мире говорят далеко не все. Молчит некая часть свободного христианского мира — не лучшая ли? В мире же подъяремном, все молчит — живое! И если видимость безнадежна в свободном мире, то не свидетельствует ли этим Господь, что будущее зреет подспудно — и, конечно, в сильнейшей степени в мире подъяремном. Почему так? По той простой причине, что там, можно надеяться, нет больше места тому, что ныне отравляет свободный мир: идеализации зла.
Крепкие кадры сатанократии, держащей человеческие массы под гипнозом насильственно навязываемых представлений — в условиях, с одной стороны, всеохватывающей организации террора и сыска, а с другой, столь же изощренной дрессуры пайком и подкупа взятками, на нитке висящими, вот то триединство насилия, подкупа и обмана, вот тот жуткий «образ правления», под действием которого ряд стран, все растущий, становится, утрачивая историческое бытие, безличной территорией грядущего антихристова царства.
То — страшная сила. Но если видимостью, в какой то момент, может оказаться позорное бессилие свободного мира, то таковой же видимостью способна оказаться, в, какой-то момент, и сила Советского Союза.
На чем же держится всякая власть, в конечном счете? На признании ее. Пусть это было связано с неким духовным оцепенением, но признала Россия Советскую власть: как иначе объяснить конечную неудачу белого движения, неизменно срывавшегося на пороге победы? Действовал тут победно в пользу Советской власти соблазн всяческой революционно-уравнительной и захватнической корысти. Взяткой нэпа, материального, купила Советская власть признание России в позднейший момент, для нее судьбоносный. Взяткой нэпа, национального и церковного, купила Советская власть признание Россией в позднейший еще, самый для нее страшный, момент. Способны ли и в будущем действовать эти, или какие иные, подкупы — пред лицом, казалось бы, уже до конца раскрывшейся личины Советского Зла? Действуют ли еще в СССР массовые мотивы вольного признания Советской власти, или длится исходное духовное оцепенение, привычно вошедшее в состав сознания, лишь как пережиток исходной злой одержимости? Вот от чего зависит будущее России и судьба всего мира. Способна ли Россия в некий судьбоносный момент едиными усты и единым сердцем воскликнуть: «С нами Бог» — отшатнувшись от распознанного, наконец, лика Сатаны, лика Антихриста?
Под каким же стягом может происходить, под пятой большевизма, объединяющее Россию духовное пробуждение? Бессильны программы политические, обещания социальные, упования материальные. Можно, конечно, представить себе, можно ждать, можно даже готовить всевозможные конкретные вспышки сопротивления. Представимы они даже — без всякого нарочитого повода! Но на провал обречены они — если не будет в них искры, способной возжечь спасительный огонь, готовый пробежать, незримыми, но уже возникшими, нитями, по всему лицу Русской Земли, охватывая ее испепеляющим наросшее на ней Зло пожаром. Никакая корысть, ни политическая, ни социальная, ни материальная, такого пожара не вызовет. Тут дело идет о ценностях духовных, которые корысти, по природе своей, не терпят. Лозунг должен прорезать советскую тьму такой, который, даже в советском застенке, способен найти покоряющий массы отзвук, задевая пусть заглохшие, пусть надорванные, пусть наглухо загроможденные, но все же живые струны горе подымающегося сердца.
Программы, сами по себе, здесь бессильны, не только отжитые, но и живые. Мечтательством поэтому является всепоглощающая забота о плодах и цветах, когда на очереди подготовление почвы и обсеменение ее. Даже легитимизм, если замыкается он в законническом формализме, здесь бессилен. Только живой образ ушедшего Православного Царства способен, овладевая сознанием России, становиться живой водой, прогоняющей злой дурман, ее обдержащий. Только живой Вождь способен превратить подсоветские человеческие массы в Русский Народ.
И не милость ли Божия, что, уходя от нас, воплотилось Православное Царство, в светозарном образе Царя-Мученика!
Беспомощна, бесплодна завистливо-горькая память о безвозвратно ушедшем царском времени. Но чудеса способна творить бескорыстно-благоговейная память о Последнем Царе, — олицетворившем лучшее, что можно представить в человеке, и отдавшем себя в вольную жертву, со своей семьей, за Россию.
Оглянемся на себя, на зарубежную действительность. Все разъединяет нас, поскольку речь начинает идти о какой либо, пусть и самого благородного пошиба, корысти. Если что рождает среди нас чувство духовного родства, преодолевающего соперничество и борьбу и подымающегося над всяческими пререканиями и спорами, то разве это не образ Царя-Мученика? Отношение к Нему делается мерилом нашего духовного роста, нашей духовной годности, нашей духовной зрелости, нашей положительной качественности.
В зачаточном состоянии наше духовное пробуждение. Ведь бескорыстно-покаянное размышление над образом и судьбой Последнего Царя — обязывает. Оно вынуждает многое, чуть не все пересмотреть в составе привычном нашего, и личного, и общественного, самосознания. — И это всех касается, — больше всего тех, кто становятся под стяг легитимизма или даже ответственно несут его. Да не подумает читатель, что призыв наш к бескорыстно-покаянному размышлению над образом и судьбой Последнего Царя есть призыв к бездеятельности, сантиментально-маниловский. Мы не отрицаем антисоветской активности — Бог в помощь! На апельсинной корке может поскользнуться Советский гигант и распластаться во весь свой гигантский рост. Но для того, чтобы такая корка попалась ему под ноги, чтобы он действительно распластался на ней, и чтобы не успел он встать и возвратить сатанократию советскую к ее прежнему могуществу, необходимо, чтобы Россия, в процессе покаянно-бескорыстного размышления над образом и судьбой Последнего Царя, созрела до такого всенародного молитвенного вопля, который позволил бы Богу-Промыслителю вернуть к жизни Историческую Россию.
Русский Православный Царь не программа и не формальный титул. Это — исторически-выношенное духовно-церковное самосознание Русского народа. Это начинает понимать и внешний мир. Восточный Обряд — не есть ли лукавое приуготовление к тому, чтобы навязать возвращающейся к жизни России нового Самозванца? В параллель фатимскому видению католическая печать выдвигает уже явившийся на Руси образ Державной Матери Божией и вводит в обиход латинства нашу молитву ей, переведенную! А яркий пример того, как чистое сознание западного человека может воспринимать образ Царя-Мученика, читатель найдет ниже, в описании видения духовно-чуткой английской девушки...
Закрыта от нас Россия. Но есть признаки того, что зреет в недрах обще-народного сознания духовное пробуждение — именно в той форме, о которой говорим мы. Разве не характерно, на фоне показного церковного благополучия, демонстрируемого с такой лукавой навязчивостью Советской властью, стихотворное издевательство над катакомбной Церковью советского поэта Твардовского, приводимое в последнем обзоре А. Ростова в «Нашей Стране»?
Есть кой-где, что верят в Бога, Нет попа.
А я и тут! Там жених с невестой ждут, — Нет попа.
А я и тут! Там ребенка берегут, — Нет попа.
А я и тут! Нет купели, есть скамья, — Нет попа.
А вот и я!
«Попом-отходником» именует советский поэт изображаемого им священника подпольной церкви Алексея, и вот какие слова влагает ему в уста:
На гумне служу обедню
Постным маслом мажу лоб;
Николай был Царь последний,
Алексей — последний поп!
Последние будут первыми в Обетованном Царстве, которое в любой момент, по самому незначительному поводу, может начать открываться нам, если вымолила его Россия в покаянно-бескорыстном размышлении над образом и судьбой Последнего Царя.
Не посрамим этого упования мы, свободно исповедующие то, что в потаенном подвиге исповедует Катакомбная Церковь.
1956 г.
Источник: Православная Русь. №2, 1956. Стр. 1-3.
